Post scriptum

В связи с Фондом культуры мне вспомнился еще один замечательный эпизод. Лето 1989 или 1990 года (точно не помню), теплый и солнечный день. Мы с отцом приехали из Отдыха в Москву: летом мы обычно живем на даче, поэтому в детстве летняя Москва была для меня немного непривычной. Вечером того дня нужно было встретить на Белорусском вокзале моих дядю и тетю – они возвращались из Парижа. Но тут у отца возникли дела: нужно было зайти в Фонд культуры и подписать дипломы – их на следующий день должны были вручать школьникам, учившимся у отца латыни. «Не переживай, это буквально на пять минут», – сказал мне отец, когда мы входили в здание Фонда культуры, находившееся на Пречистенском бульваре. Мы собирались потом покататься по Москве-реке на речном трамвайчике, поэтому задерживаться не хотелось.

Отец взял в руки стопку дипломов… и изменился в лице: в латинском девизе, гордо красовавшемся вверху, была опечатка. Да еще какая! Слово «spiritus» превратилось в «spirtus»…

Отец страшно разозлился и сказал, что он не может допустить, чтобы дети получили такие дипломы. Схватив со стола замазку (ими тогда, в эпоху машинописи, пользовались постоянно), он стал исправлять «spirtus» на «spiritus». При этом, разумеется, он объяснил мне значение слова «spiritus» (дух) и сострил, что ошибка в написании этого слова может напомнить о винных парах.

Исправление, естественно, заняло довольно много времени; отец сетовал, что не везде получилось красиво, – но все дипломы были приведены в должный вид. А потом мы даже успели покататься по реке, благо пристань была совсем рядом. А когда мы подходили к Белорусскому вокзалу, отец заговорщически улыбнулся и сказал: «Давай, когда они приедут, я заговорю с ними по-французски, а ты тихо скажешь, что я сошел с ума и забыл русский язык». Надо сказать, что я очень воодушевился идеей этого розыгрыша и был весьма расстроен, когда по прибытии поезда отец не стал воплощать в жизнь свой замысел…

* * *

Коль скоро мы затронули алкогольную тему, не побоюсь сказать, что для отца тема эта была весьма болезненной. Он, как это ни удивительно, боялся, что его обвинят в пьянстве – хотя для такого обвинения не было ни малейшего повода. С чем же связана эта боязнь? С тем, что он, будучи священником, постоянно сталкивался с негативными последствиями служения Бахусу? Или, может быть, с тем, что немало его собратьев любили бороться с «зеленым змием» путем полного его уничтожения? Загадочно – но эта абсолютно иррациональная боязнь преследовала отца на протяжении многих лет. При этом он частенько изрекал иронические суждения на эту тему. Мне вспоминается Татьянин день – именины нашей тетушки. Отец, как выпускник Московского университета, неизменно служил в тот день либо в Успенском соборе Кремля, либо в университетской Татьянинской церкви.

И вот, он приходит, точнее, буквально вбегает в квартиру тети Тани – и прямо с порога бросается к одному из гостей, историку музыки и знатоку консерваторского быта былых времен, с вопросом: «Много ли пили профессора Московской консерватории?» Утвердительный ответ его очень порадовал.

* * *

Отцовская ирония по поводу спиртного иной раз приобретала форму шокирующего, но весьма поучительного нарратива. Помнится, в середине девяностых отец получил по гранту тысячу долларов – тогда это была весьма солидная сумма. Он сказал, что спрячет их в одну из книг – и напишет записку по латыни с указанием на эту книгу. «Вот я представляю себе такую картину, – злорадно сказал отец, – я лежу парализованный, ты безуспешно роешься в словарях и грамматиках, а из кухни тебе кричат собутыльники: “Давай скорее, выпить хочется!”»… Я был страшно возмущен – и, надо сказать, не скрыл от отца своего гнева – но потом понял, что он одной фразой предостерег меня сразу от нескольких опасностей: от невежества, пьянства и плохой компании…

* * *

Ирония вообще была для отца несказанно ценна. Сейчас я думаю, что у этого много причин: и опыт жизни в советские времена, когда от многих вещей можно было спастись, лишь вдоволь над ними посмеявшись, и острое чувство языка, позволяющее увидеть курьез там, где многие его не заметят. Я учился, кажется, во втором классе, надвигался очередной советский праздник (кажется, Первомай), и нам задали учить стихи – очень советские, идеологизированные до невозможности. Мне досталось стихотворение про Красную площадь. Благодаря отцу я не испытывал по поводу советской власти никаких иллюзий, поэтому и к стихам этим отнесся соответственно. «Смотри, какие стихи мне придется выучить!» – сказал я отцу, когда вечером он пришел домой. Отец внимательно прочел это стихотворение. «Да, стихи выдающиеся, – сказал он, – но их можно улучшить». С этими словами он ушел к себе в кабинет и через полчаса вышел оттуда, заговорщически улыбаясь. Он сделал интерполяцию – написал еще две строфы. Думаю, что читатель без труда сможет их угадать: