Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

За последние лет пять я прошёл через полный отказ от рукопожатий в пользу объятий при встрече с людьми, идентифирующими себя как мужчины, причём преимущественно гетеросексуальные, — будь это мои близкие знакомые или нет. Я вообще не был инициатором этого отказа, просто в какой-то момент заметил, что всё больше парней с откровенным недоумением воспринимают мою протянутую руку и часто просто её игнорируют, обнимая за плечи или даже чмокая воздух возле щеки. Моё окружение специфическое — это люди, занятые в креативных сферах или имеющие доступ к квир-знанию и опыту, — подозреваю, что это и есть источник «новых моделей маскулинности» (в которых всё меньше собственно маскулинного). С одной стороны, более взрослые и менее погружённые «в повестку» мужчины в российских регионах всё так же продолжают жать друг другу руки; с другой — многие из читающих это наверняка сами были свидетелями мужской публичной культуры в Турции или некоторых регионах Кавказа, где даже среди взрослых и пожилых мужчин объятия, прогулки по улице под руку или поцелуи в щёку не являются чем-то, подрывающим маскулинность. Сейчас вопрос не в генезисе мужского рукопожатия и его трансформации, равно как и объятий при встрече, а в том, что это в принципе такое как явление? Мужское рукопожатие, где оно принято, не является свободным выбором двух тел, — это повторяющийся акт, принудительный самой своей историей и тем, как он записан в культуре. Эта тонкая хореография, которая оформляет встречу двух мужчин и кучей вписанных в себя нюансов задаёт тон их дальнейшему взаимодействию. Сколько внимания в медиа уделялось способу жать руку рыженького президента Америки — силе его рукопожатия, манере тянуть руку визави на себя, — это сравнивается с современными кодами маскулинностей и даёт характеристику актору рукопожатия: в предельном значении — насколько он мужчина. В числе прочего, из таких принудительно повторяющихся ритуалов состоит гендер и его конструирование, по мысли Джудит Батлер. В книге Gender Trouble она опирается на теорию речевого акта, придуманную в 1962-м философом языка Джоном Остином[85]

, и конкретно понятие перформатива — такого акта речи, который при произнесении конституирует реальность, как слова судьи, объявляющего заседание открытым, или служащей в загсе, объявляющей пару жёнами. Батлер дополняет теорию Остина соображениями философа Джона Сёрла, который уточняет, что перформативы не просто «делают вещи» или создают события, они ещё и налагают ответственность на людей, которые принимают участие в событии, совершать некоторые дальнейшие действия, то есть запускают целые цепочки событий. Но для того, чтобы иметь такую силу, перформативы должны обращаться к некоторым условиям и законам, которые уже известны, у произносящего должен быть определённый авторитет, чтобы его речь спровоцировала события.