Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Когда несчастливая персона (в браке или нет) приходит к терапевту, олицетворяющему обещание здоровья и спокойствия, тот не скажет ей, что её проблемы обусловлены социальным неравенством, убийственной некрополитикой авторитарного режима, патриархатом или тем, что семья неспособна обеспечить её счастье из-за того, как она структурно устроена, — это сделало бы работу терапевта бессмысленной; он скажет, что проблемы персоны решаются эмоционально-когнитивным тюнингом и в ближайшие тридцать сеансов по 4к за час — в лучшем случае — они смогут глубоко заглянуть в её детство и настоящее, чтобы «найти корень проблемы»[111]

, в худшем — он будет рассказывать, как самостоятельность и независимость мешают ей найти счастье с любящим мужчиной и что лучше почаще быть покорной и заниматься сексом «для здоровья». К чему отсылает эта установка индустрии селф-хелпа, психологии и психотерапии, что счастье человека зависит от него самого и им же могут быть предприняты действия для улучшения своей жизни? К базовой идеологии модерности — индивидуализму, который появился сначала как моральный индивидуализм — сопротивление ригидным законам церкви и общества, затем как аффективный

[112]

— шекспировские влюблённые бросают вызов семейным кланам во имя привязанности — и к текущему моменту выродился в утилитарный индивидуализм, подразумевающий, что юридически автономное тело должно полагаться в жизни только на себя и прикладывать максимум усилий, чтобы удовлетворить собственные потребности. Зигмунт Бауман в предисловии к книге Ульриха Бека и Элизабет Бек-Герншейм Individualization пишет, что «индивидуализация представляет собой превращение человеческой идентичности из данности в задачу — и наделяет акторов ответственностью за исполнение этой задачи и за последствия (и побочные эффекты) своих действий; другими словами, это установление автономности де-юре», когда она необязательно существует де-факто. Неолиберализм находит себя в образе экономически самодостаточного человека, который извлекает из себя ресурсы для деятельности и сам же их восполняет; но эта идеология не находит подтверждения в повседневном опыте и социологических исследованиях труда, семьи и сообществ: человек не изолированная монада, а узел в сетях взаимозависимых тел и институций.

Какую роль в обществе индивидуализации играет любовь? Во-первых, она способствует ещё большему эгоцентризму индивидов, потому что погоня за любовью — это погоня за собственным счастьем; Ева Иллуз говорит, что романтическая любовь это вообще главное выражение идеологии индивидуализма. А во-вторых, она уничтожает публичную сферу, делая невозможным или очень сложным коллективное политическое действие. Социолог Ричард Сеннетт объясняет[113], как это происходит в условиях, когда под влиянием психологии всё большее число людей начинает интересоваться своей собственной жизнью и эмоциями, как никогда до этого в истории: и это оказывается ловушкой, а не освобождением. Психология обозначает центральной ценностью личную аутентичность: «а что я действительно думаю? А я по-настоящему это чувствую?» Таким образом, ситуации и вещи, не имеющие прямого отношения к персональному, начинают рассматриваться как менее значимые. Сеннетт пишет, что это приводит к нарциссизму как особому виду расстройства личности, погружённой в себя и не отдающей себе отчёта в том, как она связана с внешним миром и другими людьми. Для такого типа личности общественные проблемы, которые напрямую её не касаются (например, материнский капитал, если речь идёт о женщине, собирающейся рожать), становятся нерелевантными. Так начинает разваливаться публичная сфера: чем больше людей, для которых внутренний мир и семейный очаг становятся смыслом жизни, тем меньше людей, готовых вообще быть активными в публичной сфере. Мало где это наблюдается настолько хорошо, как в сегодняшней России, где добивание и без того еле живой публичной сферы происходит сразу с двух сторон: государством и уходящими в параллельную семейную/любовную жизнь гражданами. С разрушением публичной сферы у общества не остаётся рычагов для решения накапливающихся системных противоречий; тела остаются наедине с собой в индивидуализированных парах и погружаются в депрессию и тревогу, терапия неспособна решить структурные проблемы, и любовь заходит в тупик. Сеннетт пишет, что даже на уровне аффектов публичная сфера начинает восприниматься как холодная, безличная и непредсказуемая; частная же сфера через идеи романтического союза ассоциируется с теплом и близостью. В любом интернет-сраче, где пытаются оскорбить феминисток, обязательно прозвучит классический аргумент «просто мужика нормального не было»: активное участие в публичной сфере стигматизируется по причине предполагаемого отсутствия тесной любовной связи, которая считается более ценной, чем любой активизм. Во время национальных катаклизмов власть говорит: «Идите домой, позаботьтесь о своих семьях»; по очевидным причинам она не скажет «выходите на улицы».