Поступь хаоса

– Люди всегда боятся того, чего не знают, Тодд-щен, – сказала она, выпрямляясь. – Как только они вас узнают, вопрос будет исчерпан.

– И мы сможем остаться?

– Думаю, да. Ежели захотите.

Я промолчал.

– А теперь шагай домой, – сказала она. – Я за вами приду, когда будет пора.

Я лишь кивнул в ответ молча. Она помахала рукой на прощанье и пошла через уже почти совсем темный амбар. Я отнес метлу туда, где ей полагалось висеть. Шаги как-то очень гулко стучали по доскам. Мужской Шум и женская тишина текли со всего города к залу собраний. Слово «Прентисстаун» лезло изо всех щелей, и с ним мое имя, и Виолино, и Хильдино тоже.

И хотя ни страха, ни подозрений в Шуме особо не наблюдалось, радушием он тоже как-то не светился. Вопрошания, вопрошания… – больше вопрошаний, чем злости в духе Мэтью Лайла.

Ну, может быть. Может, по правде, не так все и плохо.

– Пошли, Мэнчи, – скомандовал я. – Пошли пожрем чего-нибудь.

– Жрать, Тодд! – гавкнул он откуда-то из-под ног.

– Интересно, как у Виолы день прошел…

И вот, уже шагая к выходу, вдруг почувствовал, как один клочок Шума отделился от общего наружного ропота.

Клочок Шума выплыл из потока…

И плывет к амбару.

И уже подходит к дверям.

Я замер в темноте.

Дверной проем заступила тень.

Мэтью Лайл.

И его Шум сказал малец   никуда   не   идет.

19

Нож снова делает выбор

– Назад!  Назад!  Назад! – немедленно разлаялся Мэнчи.

Луна отсверкнула на лезвии тесака.

Я завел руку за спину. Ножны я прятал под рубашкой, пока работал, но нож точно на месте. Точно. Вынул и взял на изготовку, сбоку, у бедра.

– Никакая старая мама тебя на сей раз не защитит. – Мэтью махал тесаком взад и вперед, словно хотел нарезать черный воздух на ломтики. – Никакая юбка не спрячет тебя от того, што ты сделал.

– Я ничего не сделал, – ответил я из темноты, отступая назад и придерживая Шум, штобы не показал дверь за спиной.

– Плевать. – Мэтью шагнул вперед; я – назад. – У нас в городе есть закон.

– Я не хочу с тобой ссориться, – предупредил я.

– Зато я с тобой – хочу, малец, – сообщил он.

Шум его начал подыматься волной, и в нем была злость, а еще – то странное горе, та беснующаяся боль, такая острая, што впору на язык пробовать. Вокруг клубком клубилась нервность, едкая, резкая, которую он изо всех сил пытался прикрыть.

Я еще отступил, дальше во тьму.

– Я, знаешь, не плохой человек, – выдал вдруг он ни с того ни с сего, но тесаком махать не перестал. – У меня жена есть. И дочка.

– Вряд ли они обрадуются, што ты напал на невинного человека…

– Цыц! – заорал он и до ужаса громко сглотнул.

Он не уверен. Совсем не уверен в том, што собрался делать.

Да што тут нафиг творится?

– Я не знаю, с чего ты на меня взъелся, – сказал я. – Но мне очень жаль. Што бы это ни было…

– Прежде чем ты заплатишь, я хочу, штобы ты знал одну вещь, – поскорей перебил он, словно не хотел меня слушать. – Ты должен знать, мальчишка, што мою мать звали Джессикой.

Я даже пятиться перестал.

– И што?

– Мою мать, – прорычал он, – звали Джессикой.

Ни проблеска смысла. Ну, Джессикой…

– И чего? Понятия не имею, о чем ты…

– Слушай, пацан! – взревел он. – Слушай!

И тут его Шум распахнулся настежь.

И я увидел…

Увидел…

Увидел то, што он мне показывал.

– Вранье, – прошептал я. – Трепаное вранье.

Чего говорить явно не стоило.

Потому што он взвыл, и прыгнул вперед, и кинулся через весь амбар ко мне.

– Беги! – проорал я Мэнчи, разворачиваясь и кидаясь што есть мочи к задней двери.

(Заткнись, ты правда думаешь, што нож сборет евойный тесак?)

Мэтью ревел, Шум его взрывом летел мне вслед, я подскочил к двери, рывком распахнул ее, понял.

Мэнчи рядом нет.

Когда ему сказали бежать, пес действительно побежал. Только не туда. Не к двери. А ринулся со всей своей малоубедительной яростью на наступающего Мэтью.

– Мэнчи! – взвыл уже я.

В амбаре было темно хоть глаз выколи, зато хорошо слышно – рык, лай, лязг и, наконец, вопль боли, потому што кого-то явно укусили.

Хороший пес, подумал я, етьский хороший пес.

Не бросать же его здесь.

Я помчался обратно, во тьму, туда, где скакал Мэтью, а промеж ног у него среди взмахов тесака вилась некрупная такая тень, лая на отвал башки:

– Тодд! Тодд! Тодд!

До них было еще шагов пять (я все еще бежал), когда Мэтью с двух рук рубанул вниз, к земле, вогнав конец ножа в доски пола. Раздался песий визг, без слов на этот раз, только боль, и кто-то полетел в дальний угол.

Я взревел и врезался прямо в Мэтью. Оба закувыркались по полу кучей локтей и коленок. Больновато, конечно, но в основном я приземлился на Мэтью, так што порядок, бывает и хуже.

Мы раскатились в разные стороны, послышался вскрик: ему явно куда-то чем-то прилетело. Я вскочил, нож в руке, до него несколько футов, до задней двери далеко, противник между мной и передней, Мэнчи скулит в темноте.

С другого конца деревни, со штороны зала собраний, подымался какой-то Шум, но думать о нем мне сейчас было недосуг.