Бармен смотрел на Сэмми, изогнув бровь. Ирландец, примерно сверстник Сэмми, коренастый и лысеющий. Через плечо он оглянулся на телевизор на полке над баром; показывали всего-навсего рекламу пива «Бэллентайн», но приемник был настроен на 11-й канал, WPIX, где транслировали слушания. Бармен снова обернулся к Сэмми, и в глазах его заблестели злые ирландские искорки.
Роза приложила ладони рупором ко рту:
– Алло! Три бурбона со льдом.
– Не глухой, – ответил бармен, извлекая из-под стойки три стакана.
– И выключите телевизор, будьте любезны.
– Да я не против, – сказал бармен, снова улыбнувшись Сэмми. – Шоу-то закончилось.
Роза выхватила пачку сигарет из сумочки и выдрала сигарету из пачки.
– Сволочи, – сказала она, – сволочи. Мудацкие сволочи.
Это она повторила еще несколько раз. Ни Джо, ни Сэмми не смогли придумать, как дополнить ее выступление. Бармен принес стаканы, все трое быстро их осушили и заказали еще.
– Сэмми, – сказал Джо, – мне так ужасно жаль.
– Да уж, – сказал Сэмми. – Ну что ж. Ничего. Я нормально.
– Ты как? – спросила Роза.
– Не знаю, по-моему, я правда нормально.
Сэмми склонен был списывать такое восприятие на алкоголь, но не обнаруживал ни единой эмоции – во всяком случае, ни единой известной и поддающейся называнию эмоции – в глубине шока внезапного разоблачения и смятения от того, как оно случилось. Шок и смятение: два раскрашенных задника на съемочной площадке, а за ними – безбрежные неведомые просторы, где известняк, и ящерицы, и небо.
Джо обхватил Сэмми рукой за плечи. Роза прильнула к Сэмми с другого бока, и положила голову на руку Джо, и вздохнула. Так они посидели, подпирая друг друга.
– Не могу не отметить, что вы как-то не очень громогласно изумляетесь, – наконец произнес Сэмми.
Роза и Джо выпрямились, поглядели на него, затем у него за спиной – друг на друга. Покраснели.
– Бэтмен и Робин? – изумилась Роза.
– Это грязная ложь, – сказал Сэмми.
Они выпили еще по одной, а потом кто-то – Сэмми не понял кто – сказал, что надо бы возвращаться в Блумтаун, сегодня приедут ящики Джо, и, не пройдет двух часов, из школы вернется Томми. Последовало всеобщее надевание пальто и шарфов, балаган с долларовыми купюрами и разлитым льдом из стакана, а потом Роза и Джо, кажется, отметили, что они идут к дверям стейк-хауса, а Сэмми с ними нет.
– Вы оба перепились, куда вам за руль? – сказал Сэмми, когда они за ним вернулись. – Сядьте в поезд на Пенсильванском. А я попозже отгоню машину домой.
И вот тут они впервые взглянули на Сэмми с неким подобием сомнения, недоверия, жалости, которых он страшился.
– Да бросьте, – сказал он. – Я ж не буду на машине в Ист-Ривер нырять. Ничего такого.
Они не двинулись с места.
– Клянусь вам, ага?
Роза снова глянула на Джо, и Сэмми подумал: «Может, они не просто боятся, как бы я что-нибудь с собой не сотворил; может, они боятся, что, едва они уйдут, я отправлюсь на Таймс-Сквер клеить какого-нибудь морячка». А затем сообразил, что, вообще-то, вполне мог бы.
Роза подошла к нему и раскрыла нестойкие объятия, от которых Сэмми чуть не кувырнулся с табурета. Заговорила ему в ухо – дыхание было теплое и пахло жженой пробкой бурбона.
– С нами все будет хорошо, – сказала Роза. – Со всеми.
– Я знаю, – сказал Сэмми. – Люди, идите уже. Я тут посижу. Протрезвею.
Следующий час он сидел над стаканом, умостив подбородок в ладони, облокотившись на бар. Темно-бурый сардонический вкус бурбона, поначалу омерзительный, уже не отличался от вкуса языка во рту, мыслей в голове, сердца, что невозмутимо билось в груди.