Поцелуй мамонта

Вихориха кхекнула. Застрял в горле смех. Согнулась в три дуги и закашлялась: «Мойшевич, хрясни в спину, а не то помру с вас».

Засмущался совсем Никон и отошёл к двери. Отвернувшись, стал оправлять часть тела. А плохо выправляется: так всегда, если на полпути прерваться.

Засмеялся Вилли:

— Попрыгай, млад — человек. Башкой поверти. Кровь в другую сторону хлынет.

Позавидовал Мохел такой молодецкой сноровке и устойчивости. Запал сам на Антонину:

— Свободна девка для повторного баловства, чи нет?

Сверкнул Никоша глазом и поставил Йохана в неудобный угол: — Не видишь, что моя она, взрослый ты мэн! В харю, может?

— Неплох сын твой, — сказал Вилли, — бойкий. Настоящий член человеческого сообщества. А работящий, чи нет, человек?

— Не то слово! — похвалил Мойша сынка.

***

Опыт с семнадцатого года по этому дельцу кой — какой у старшего Себайлы есть. Не зря ездил февралём в Джорку. Но надо что — то опять для Вилли подновить, и дождаться идущей с востока краски с бумагой. Справиться в этих краях с таким бумажным дельцем мог только Мойша Себайло. Не вполне честное это дельце, да что оставалось делать: ни копейки, ни крошки в карманах. Имели только то, что набрали в кострищах, да в тайнике кой — чего, и худая лошадёнка с пролетёнкой остались.

С утра тронули на новую дислокацию. Лошадку с пролёткой оставили Вихорихе на расжирение и временную сохранность.

И за то спасибо.

Всем спасибо. Всем выгодно такое сотрудничество. Хоть и опасное. В революцию, да в гражданку лучше меньше знать и меньше знакомиться с пришлыми.

И опять опустел Таёжный Притон гостями.

— До следующей встречи, гости дорогие!

***

Зимой Никоша натапливает хибару до требуемой иностранной технике прохлады: а подать ей ровно семнадцать градусов! — иначе выйдет железяка из строя. Летом Никоша забавляется ставнями, запуская в хату сквозняки, и матюкается на градусник. Нежности сии телячьи прописаны в инструксьоне!

Когда раз в доме начальства не было, проверил технику на прочность: подзапустил морозцу: а что? Успел бы поддать жару перед приездом начальства и вышел бы сухим из воды. Но не испортилась техника! Ещё лучше заработала! Вот же тварь! А сказать никому нельзя: не только не поверят, а ещё и накажут за опыты.

Жёг Никоша целую зиму хворостины с шишками, колол дрова. В воскресенья гадал по золе и полешкам, и искренне костерил выходимую на них судьбу.

Выпадало и свободное время, когда Мохел, Антон — Антихрист с Невсчётом уходили сражаться с зверьём — птицей, а отец с Вилли уезжали то в Омск, то в Ёкск по делам. То по торговым, то по тайным, а то и по тому и другому в сшивке.

Немало потрудясь, научился Никоша — молодец, не глядя в свежую стодолларовую банкноту, выписывать в снегу простецкие инициалы Главного управляющего государственного казначейского банка Соединённых Штатов. А это уже что — то!

Повторить роспись господина NN легко, — она в мельчайших пропорциях и деталях давно прописалась в Никошиных снах.

Разбуди Никошу ночью и сунь ему бумажку с карандашом, — будет вам и mr.NN, и господин Клемансо.

Высунь его на улицу, вели для смеха художественно сходить до сугроба — та же история.

Все снежные горки на опушке давно вредоносно и фольклорно оформлены и прописаны мастером нового ссучего (ссального ли) жанра Никошей.

Подпись г — на Клемансо повторить гораздо сложнее, но при надлежащем старании тоже можно. Хотя и ни к чему. Нет его подписи на американских банкнотах.

Никоша — талантливый юноша.

***

Никоше (до того ещё, как порезали его мать красные мстильщики с подлыми чекистами) воззавидовал сам маэстро Циркач — Сибириевский — дворянин в опале и замечательный художник, пейзажист по необходимости пропитания.

Как — то ссыльный мастер заехал за красками и новыми холстами в Ёкск. Посетил частную мастерскую — школу некоего гражданина художника Ёсико Кунь — Цына.

Там в числе десятка других над дичью, овощами и голыми дворниками издевался, как хотел кудрявоволосый и талантливый — слов нет, — юнец Никон — поручил молодому художнику прорисовать не выходившие у него самого сосульки в изящных ноздрях Жозефины — лошади великого маршала Нея. Кажется, так её звали.

Мало, мало памятников у лошадей!

Нет и табличек на могилках.

Куда деваются лошади после смерти?

Чаще всего съедаемы они воронами и диким зверьём.

В черепах десятилетиями живут и размножаются змеи, потом поселяются муравьи и насыпают над ними свои дома с тыщакилометровыми коридорами.

Где раньше был мозг — стал муравьиный Сенат.

Незавидная у лошадей участь. Всего паре десятков удалось отметиться в истории.

У Циркача никак не выходили блёстки, да и сами изделия дедушки Мороза походили на его ненастоящую ватную бороду, промокнутую в жидком нафталине.

Каждый луврский посетитель может рассмотреть в подробностях изумительной правдивости лошадиную сосульку от Никоши — мастера.

То смотреть надо в легендарной «Переправе побитых франкмасонов по наледи Люцернского водохранилища».

А вот вывести по краям сугроба сурьёзные по замыслу водяные английские знаки сможет не каждый.

Даже Никоше нелегко.