Поцелуй мамонта

Упали сверху, ломая винтовые ступени, девки мигом. Будто ждали. По секрету: на самом деле ждали. А, услышав тарахтенье эха, предупредили. А увидев в окно гостей, тут же сообщили мамке. Так что мамка не в неожиданности была. И пулемёт был настроен на ворота. А ничего себе девки. Приглядные девахи. Одна Алёнка из пулемета строчит, словно Снайперский Бог. Другая, что Анка, белке в глаз вмахнёт так, что та даже не дочухает — отчего померла. Тонька — самая молодая, самая глазастенькая, и тоже не промах. С такими девками не страшно в тайге куковать.

Удостоил Вилль девок одним взглядом, винтовки оценил негативно, самих девок, как «пруху»: «Это потом, если дело покотит. Мы к Некту, которого Мойшей зовут. Здесь он? Не бойсь, мы свои ему. Кабы не свои, стрелять бы стали сходу».

Задумалась Вихориха. Не знает, что и ответить. Подумала про пулемёт. Послала двух девок обратно вверх. Тихонько одной шепнула: «Обрез захвати новый, он заряжен, и стой вверху лестницы. Что чудесница. Пали если что, и начинай с Толстого».

— Вы по всему иностранцы… — так справедливо сказала Вихориха, — а покушать с дорожки желаете? А чайку отведать? На чаге будете?

— Есть маленько… Покушаем. Почаёвничаем. Не без этого. Мадам, извините, мы по делу. Мы сформулируем наш доброжелательный вопрос ещё раз, до начала обеда и конкретно: «Мойша наш тут?»

Зачебурашило, зашебуршало вверху. Посыпалась солома в щели.

— Тут я, черти! — раздался чердачный голос. — Вот так номер! Еле разобрал по макушкам. Вилль, Йохан — мохан? Вы чёль? Откуда по нашу несчастну голову?

— Обыскалися тебя, — сердито сказал Вилль чердаку. — Спускайсь, давай. Покажись миру.

Загрохотало. Открылся, скрипя, секретный люк, и выпала сверху лестница — чудесница. Показались в прорехе валенки качественного вяленья с отворотами, и узор оленя на них.

— Добрые языки вместо Киева сюда велели ехать. Спускайся, спускайся уж. Не торопись, а то ноги переломаешь Никого тут, кроме нас с Йоханом, нет.

— Йобан Рот, разрешите представиться, — сказал Йохан Йобан Рот запоздало.

— Вот так фамилия, — смеётся Вихориха.

— Если на нашенский перевести, то будет Йохан Красный и ван Ян Мохел.

— Не знала, не знала. Буду знать, дорогой Иван Ян Мохел. Можно я Вас так буду называть?

— А чё, называйте, — смилостивился Йобан Рот и улыбнулся наконец — то. В первый раз за двести вёрст.

— Здорово, здорово, братья. Я рад, — встрял спустившийся, загнанный в чердак езекилев гражданин сибирской страны.

Обнималки, обжималки.

— Дело есть для тебя и твоей компании, — сказал, погодя, Вилль, и подмигнул Вихорихе: «Водки лей. Встречу будем обозначать».

Сели. Обсудили жизнь, наметили проблему. Отогнали женщин на время, чтобы не подслушивали мужские разговоры. Берданы, маузеры, пулемёты у всех отставились к лавкам и по углам. Не отрываясь от ложки, Вилли предлагал вспомнить выгодное, отставленное как — то по политической обстановке, дельце.

Соглашается Мойша. Заняться ему нечем, а по тайге шныряет ЧеКа и его ищет.

— Только я тут не один. Я с сыной. Никоша, вылазь! Пусть на тебя — богатыря дядьки заграничные полюбуются.

Выполз с потолка, с другого люка, Никоша.

— Сколько у неё тут лазов! — удивился Мохел.

— К войне расположены, — потешается Вилли. У русских завсегда так: для непрошенных гостей нужный приём неизменно готов, и дырка для отбега есть.

Оторвался Никошка от Тонички нехотя. У них за три дня пряток образовалась одна штука любовь и три сентиментальных романа — по одному, а то и по семь приложений в ночь. Из штанов солома предательски торчит. У Тонечки под рубахой колет, а щёки рдят алым маком. Постеснялась спуститься к гостям поначалу. Дак, велела матка слезть тоже.

Вихориха: «Я знаю, кого наказать. Тонька, девка противная, у тебя работы что ли нет? Всё б тебе любиться да подъибиться. Матери — то расскажу, как ты тут пашешь… подолом да с чужим вертелом. Зарплаты ныне не дам. Наплачешься. Не отлынивай — не дома, поди! Бегом марш к Андрюхе. Лопату бери и вспомогни пасынку. Проху… Ройте дорожку к бане — не пройти там».

— Эге.

— Сын что ли тебе?

— Помогает, — нехотя признаётся мать, — забрала к себе, как революция началась. Нехрен ему на войне делать. Мал ещё. А мне мужская помощь. Сила в хозяйстве нужна. Да и наше скучное бабское царство разбавил. Правда, не шибко разговорчив сынок. Какие — то у него свои тараканы в голове. Молчалив. Политикой интересуется, шарами с электричеством… и космическими облаками… дак я его стараюсь от этих дрянных облаков с политикой оттащить. Целее будет без этих дел.

— Никоша, а ты пил что ли? Чего красный, как карась? — перебил Мойша Палестинович.

Покраснел и Никоша. — Нет, папань… я это…

— Вижу, что это. Мы тут в облаве сидим, а ты игрушки играешь. Услышат твои вздохи: по лесу эхо от вас идёт. С девочками, итить твою под брюхо, всё наиграться не можешь. Заело чёль? Дык сунь его в прорубь. Вилюха, у тебя в Америке сынище тоже такой? Хрен свой заправь, ёклмн, кому тебе говорю! Чего выставил. Вот бесстыжая харя… и бестолковая! Пуговицы щас оторвутся.