Поцелуй мамонта

— Латыш он.

— Латыш не немец, однако. У Ленина латышский полк. Насквозь красный. Понимаешь, про что я?

— Им всё едино. У них и на тебя есть листок, не думай, что ты особенный.

— Сглазишь, молчи уж. Я человек фабричный, мне нечего таить. Власть наша.

— А жрать — то ваша власть не даёт, — сказала женщина, — подлей — ка лучше кипяточку: вода уж ледяная, ноги стынут!

— Ты б ещё на улицу вышла голову мыть!

— А ты мне не командуй, цинкового корыта не купил, а об ресторациях мечтаешь.

— Время такое. Погоди. Крупную рыбу ловят, а как выловят, так и нам полегчает… мы селёдочки с килькой, а не стерляди!

— Ну и иди к своей рабочей селёдке. Дожёвывай костышки — то. Со вчерашнего дня лижешь… Вкусно, да? Как в ресторанте, ять, пролетарском твоим, да? Кинь — ка полотёшко!

— Да не отвлекай ты! За спиной твоя тряпка, блядь. Не по глазам чё ль? Я посмотрю пока. Интересное затевается. А ты кончай булькать, как кончишь — лезь в буфет, да из шкалика — то каплю жулькни; беленькой, беленькой, не крушись. Не жидься! И себе налей с парка — то. Как банька? Неужто хороша? Глянь в градусник, да сбавь, а то обои полезут!

— Обои пожалел! Башку свою… Смотри, бабахнут в окна! Так заплачешь своим… Каплями с мозгами. Баньку, бля, супруге пожалел! Не суйся, говорю, дурень, на улицу!

— Брось. То спектакль! Халявский. Да я в щёлочку, не боись, досмотрю, коли уж начал. Как там это, прелюдией что ли зовут в театрах?

— Ты в зеватор меня не гони. Хоть бы ромашку одну принёс… И за то б спасибкала. Прелюдии! Хулюдии тебе сёдня, а не койку с пздой!

— Ну дура — то! Я тебя сегодня в харчу буду имачить!

— Ха, герой, щепку себе к херу сначала… Привяжь!

— Дура и есть!

***

Бьют уже прикладами: «Открывайте живо, власть пришла!».

— Старушка алая с косой кривавою, — хихикнул тюремный поэт Жалов прямо в ухо «чекисту разукрашенному».

— Молчи, дура! — шикнул Кожан, — дело на корню провалишь. Ус наслюнявь! Отпадёт.

Бум, бум, бум. Дверь скоро выпадет. За дверью стихает детский визг и плач: прячут их, что ли, куда?

— Открывай, немчура, не то дверь вышибем.

Не сразу открылась дверь. Тряслись руки у Клавки, и не смогла быстро сдвинуть защёлку.

Вот четверть Клавки показалась в щели. Отбросили её дверью. Ворвались. В прихожей пахнет карболкой, резиной и кислой подкладкой бот. С кухни дошёптывает только что выключенный воробьиный чайничек.

Глянули:

— Красивая стервь! И вовсе не мелкая, как Стёпка набрехал.

Для начала как полагается: «Лидия Лемкаус и Владимир Лемкаус тут проживают?»

— Месье Владимир в командировке. А Лидия тут живёт, только нет её сейчас.

— Как же нет, а ну — ка двинь в сторонку!

Двинули в сторонку так, что прилипла девка к стенным обоям. Сама стала плоской как обоина. Принялись бегать, проверять.

— Степан! — умудряется по старому знакомству шепнуть Клавка, — что это всё значит?

— Кому Степан, а кому Степан Яковлевич. Не дури Клавка, к тебе Чека в гости, а ты тут монии разводишь.

— Эх, чуяла…

— Молчать, кошара… голландская! — прикрикнул Кожан, — Жалов, беги вправо, проверь чёрный ход.

— Открыта дверь, — несётся из глубины, — через кухонь вынырнули.

— Красноарм… Алтынов, твою мать, дуй во двор, они ещё не успели…

— Степан, — снова затеяла Клавдия, — как же так, или мы тебя…

— Дурёха, молчи! Хуже будет.

— Стёпка, твою мать, тащи её в залу! К стулу прикрепи.

— Иди, иди Клавка, и не балуй, — подткнул молодуху Степан. Он временно «добрый чекист». Стал сымать ремень.

Но не верит ему Клавка:

— Так я и знала, что не наш он. — Но это не вслух, а в уме. — Щас задушат или после? Других вариантов нет.

— Молчи и не помышляй дёргать, а то приголублю. Криком не поможет, а в ребро дам.

Вот же сука Степан!

— Нет никого, — кричат.

Вернулся через главную дверь Алтын. Запустил морозца.

— Дверь запри. Ну? Что там?

— Я это, того… — застеснялся Алтынов.

— Что того? Трави по делу!

Алтын прижался к Кожану: «Я это, её…»

— Что? Кого?

— Ну по привычке… Кожан… Я её за руку, а она дёргается, ну Лидка… старуха наша.

— Степан, Клавдию в спальню перемести, тьфу, бля, на кухню! — отвлекается Кожан. — И стой там на стрё… стреножь её пока. И чтоб не кричала! Если что, кляп вдави.

— Знаю, да где взять на? Забыли на ха…

— Занавеску, тряпку, бля: учить, что ли, надо?!

Качаясь, пошла Клавдия на кухню, поняла, что лучше не перечить. — Дети, дети, успели, нет ли? — думает. Про Лидию поняла быстрее, чем Кожан, пока шла мимо прихожки. Всё, конец Лидии!

— Ну и? Алтын, твою мать! Говори толком.

— Автоматически, Кожан. Даже не хотел… пырнул я её. Нечаянно совсем. За штабелем пряталась сука. Дёргалась как у… сидора коза. Дровяник разнесла дура…

— Вот, сам ты дура, бля, чё ж ты, бля, Алтынов — красногвардеец наделал. В планах не было, Алтын… тьфу, красноармеец Алтынов!

— Автоматично, Кожан… случайно, что делать скажи?

— Дурень ты. Теперь торопиться надо.

— Не надо торопиться…

— Что так?

— Я ее тут же в приямок толкнул. Она не живая уже… Сразу. Я её прямёхонько… ну по привычке…

— Окна есть в приямке?

— Есть, но забито там… досками. Не видно ни хера. Темно…

— Вот же сука ты, Алтын! Будем разбираться. После! У кого теперь спрашивать? Жало, Жалов, ёпть! Где ребёнки?