Поцелуй мамонта

— Ещё работница была, но её в прописном листке не оказалось. Со слов Кошкина, картотеку кто — то буквально недавно почистил. Но он знает почти точно, что звали эту девку будто бы Клавкой… и у неё вроде некоторый нерусский акцент. Были там два ребёнка: девочка и мальчик, но исчезли тоже в неизвестном направлении, и неизвестно именно когда. Ещё, когда мы разговаривали с Кошкиным, он как — то странно несколько себя вёл, дёргался, покусывал ногти, будто ещё знал что — то, но не мог для себя определить, стоит ему это говорить или нет. Про Лидию Лемкаус не останавливаюсь. Сами знаете. Письменных каких — либо свидетельств не нашли. Отпечатки сняли и кое — что сошлось. Надо бы и с Кожана снять. Только, думаю, не сейчас. А момент пропустили. Кто знал, кто бы знал… Всё — таки власть будто…

— М — м–м.

— Далее: тяжелораненного красноармейца Льва Жалкова в алфавитах ЧК нет, зато он раньше служил в народной милиции — опознали его по фотографии — а потом куда — то сдулся. Его даже товарищи считали погибшим. Как объяснить? Может прямо спросить у Жалкова, нахрен все там красные повязки нацепили, что там за самодеятельность была, и кто с ним так жестоко посчитался. И за что. Может поделом. Время — то какое путанное!

— Так, так. Не будем пугать пока Кожинова. С этим соглашусь. Дальше что думаете?

— Да — да, — заторопился Михаил Игоревич, получив поддержку, — пусть вначале оклемается, он пока ни хера… извините… скоро я как они красногвардейцем стану материться, — засмеялся молодой, только что испечённый на скамье следователь, — ни черта он не понимает. Даже не соображает, что в больнице. Мы притворимся полными идиотами, врачами…

— Опять фантазируете, — засмеялся Чин — Чин, — всё Вам неймётся. Но, годится, поиграть можно. Идиотом я могу…

И Чин — Чин вспомнил переодевания с бородой, когда ходил к Благодарихе. И никто ведь его тогда не узнал, а Марюха не подвела, не проболталась… (Где — то теперь она, одна, горюет поди. Работы лишилась).

— …Главное, чтобы выжил. Поймёт, что тупее нас не бывает и расслабится, а там посмотрим, — сказал Михаил. — Театр, блин. Кто кого перехитрит, того и игрушка. Я вот в студенчестве…

— Охрану надо усилить — вдруг бежать затеет, — прервал Чин — Чин, — кулачищи — то у этого… о — ё–ё! Имеются. Синяки с дурью сойдут, нога подлечится и начнёт мараковать… Может в окно рвануть… Хотя, там решётки. Это славненько. Одной заботой нам меньше. Часового с ружьём…

— Да — да, так надо и сделать. Только человека поопытней, а не этих зелёных, что с нами…

Михайло Игоревич не далёко ушёл возрастком от этих зелёных юннатов, прибывших, как и они, из Сибири. В одном поезде ехали, правда с бо'льшими удобствами нежели… правда, за свои деньги… правда… и так далее, словом.

Выглядели они с Чин — Чином явно более привилегированными: не из рабочих, не с шахт.

— Железный волчок тот из хаты мне что — то напоминает, — помедлив и будто с неохотой высказался Охоломон Иванович.

— А уж как мне напоминает! — вскинулся Михаил. — Я просто пока вам не говорил. Помните мой первый опыт… с… ну с художником Вёдровым… Селифанием? Помните?

Хмыкнул Охоломон Иваныч: «Ну и что?»

— А то, что именно этот волчок, или что — то очень — очень, просто чрезвычайно очень, уж извините за повторы, похожее было нарисовано на Селифановской картинке. Я его описание делал, и потому внимательно рассматривал. Это не реализм был, конечно, но очень — очень, ей Богу, похоже.

— Да — да — да, вполне может быть. Не вспоминайте Бога всуе, хоть вы и не очень верите… А оригинал — то я тот Благодарихе справил.

— Что же вы наделали, Охоломон Иванович! И только сейчас, через столько лет сознались…

— А зачем мне сознаваться? Я что — то плохое сделал?

— Дак, это ж доказательный артефакт был!

— Миша, во — первых, что хотел доказать этот артефакт, что мы идиоты? Так это и доказывать не надо. Что порнографию Селифан навёл, дак и хер с ним. У нас что, закон какой есть, или ты его наперёд предположил? А нет никакого закона, и не скоро будет, а вот революция взяла и снизошла. А ты слона — то приметил, и волчка — то ты словами изобразил, а революцию… огромную такую — преогромную революцию… стадо мамонтов, считай, взял да проглядел. И что? После этого ты молодец и нюх у тебя как у ищейки? Нет, извини… Кроме Голицына… с Софьей его…

— Что — что?! — криком взвился Михаил Игоревич. И застыл на месте. Картинно. Руки врозь. Потом, будто опомнившись. схватил Охоломона за рукав… — а Вы почём… ЭТО — то знаете?

— А то, дорогой, что такого бесценного шила в мешке не утаить. Работа у меня такая. Я и другое знаю, да только до поры не сообщу. …А во — вторых, дорогой мой, серьёзно дорогой, я тебя знаешь, как люблю, о, как люблю, нос не задирай, рано тебе… Потому только собственно и говорю правду.

— Вот так так! — заскромничал молодой. — Пойдёмте, пойдёмте однако. Что мы тут как точки на карте… белые уж пятна… стоим.

— Сам и остановил.

Тянет Михаил Охоломона дальше, а тот встыл в снег монолитом.