Поверхностное натяжение

Постепенно он пришел к выводу, что помещение, где он оказался, было не таким уж и большим. Если та стена, что он видит, является боковой, а не торцевой, что он, естественно, не может пока определить точно, хотя и слышит звуки эхо, в характеристике которых не мог ошибиться, то этот зал вряд ли намного больше, чем одна из центральных галерей в мюнхенской «Старой пинакотеке», допустим, в комнате Рубенса…

Сравнение попало в точку. Стало ясно – он в каком-то музее. Музее, за которым особенно не следят из-за его непопулярности, о чем, кстати, говорит лежащий на полу толстый слой пыли и совсем небольшое количество следов ног. Причем возле самих экспонатов (если, конечно, это были именно экспонаты) пыль даже не потревожена. Не стремясь пока понять, что и как, Мартелс отметил: следы оставлены босыми ногами.

И вновь раздался голос, на этот раз – с плаксивыми нотками:

– Бессмертный Квант! Умоляю – ответь и дай совет!

И, испытав тройное потрясение, Мартелс услышал, как он сам отвечает:

– Ты можешь рассчитывать на мое внимание, человек.

Потрясение было именно тройным, поскольку, во‐первых, Мартелс не собирался ни формулировать ответ, ни отвечать – это произошло помимо его воли и желания. Во-вторых, голос, которым он произнес свой ответ, принадлежал ему лишь частично – он был значительно, до неестественности, ниже, чем его собственный голос, громче и какой-то глухой. И, наконец, язык, на котором он говорил, был ему совершенно незнаком, хотя он отлично его понимал.

Кроме того, меня никогда не звали Квант. У меня нет даже второго имени! Джон Мартелс – он и есть Джон Мартелс!

Но времени, чтобы понять, что к чему, у него не было, потому что в поле его обзора выдвинулось некое человекоподобное существо, в раболепной позе, которую Мартелс счел оскорбительной. Совершенно голое, почти темнокожее – черта, которую Мартелс счел совместным эффектом наследственности и загара. Человек выглядел опрятно. Длинноногий, с узким тазом. Волосы черные и курчавые, как у негра, но черты лица вполне европеоидные, хотя в разрезе глаз проглядывали азиатские корни. Человек напоминал африканского бушмена, в пользу чего свидетельствовал и малый рост этого существа. В позе его сквозило уважение, даже почтительность, хотя не ощущалось и тени страха.

– Чего ты хочешь от меня на этот раз, человек? – спросил Мартелс своим новым голосом.

– Бессмертный Квант! Мы нуждаемся в новом ритуале, который защитил бы от Птиц наш обряд инициации. Они уже проникли в старый обряд, и в этом году многие наши юноши потеряли глаза, а кое-кто – и саму жизнь. Мои предки сообщили мне, что подобный ритуал был известен во времена Третьего Возрождения, и он гораздо лучше, чем наш, хотя они и не раскрыли мне всех деталей.

– Да, такой ритуал существует, – произнес новый голос Мартелса. – И он мог бы послужить вам. Может быть, два года, может, пять. Но, в конце концов, Птицы проникнут и в него, и вам придется от него отказаться.

– Но это будет означать отказ от жизни после смерти!

– Вне всякого сомнения! Но много ли вы потеряете? Люди вам нужны здесь и сейчас, чтобы охотиться, размножаться и драться с Птицами. Знание о жизни после смерти закрыто от меня, но почему вы уверены, что там вас ждет что-то приятное? Каких удовольствий, какого удовлетворения вы ищете?

Каким-то неясным способом Мартелс понял, что Квант слово «птицы» произносит так, словно оно начинается с прописной буквы. В речах же его собеседника это не ощущалось, и теперь на лице того отразился с трудом скрываемый ужас. Он также заметил, что Квант обращался к этому предполагаемому дикарю так, как к образованному и равному себе по статусу человеку. В такой же манере говорил и его собеседник. Но что нового давала Мартелсу эта информация? И кем, вообще, был здесь сам Мартелс? Человеком, который каким-то таинственным образом восстанавливается после несчастного случая в некоем странном, разрушающемся музее и участвует в совершенно безумном разговоре с человекоподобным существом, задающим ему вопросы, которые средневековый студент мог бы задавать самому Фоме Аквинскому?

– Я не знаю, бессмертный Квант, – ответил посетитель. – Но без этих обрядов у нас не будет новых поколений предков, а знание о жизни после смерти быстро иссякнет. У кого же мы в конечном итоге станем спрашивать совета? У самих себя?

– Да, у кого?

Судя по оттенку иронии, который Мартелс расслышал в собственном голосе, вопрос должен был прозвучать как риторический. Но, так или иначе, он понял – с него довольно! Собрав всю свою силу воли, он произнес:

– Кто-нибудь будет так любезен, чтобы сообщить мне, что здесь, вообще, происходит?

На этот раз он говорил собственным голосом, хотя ощущения того, что он что-то произносит, не было. Кроме того, фраза эта прозвучала на том же самом, совершенно незнакомом ему языке.