Повесть Белкиной

«Так тошно… Руки кремом, что ли, намазать? – моя воображаемая героиня берет тюбик и выдавливает остатки на ладонь. – Или… наложить? А месячные приходят, как бандероль, раз в месяц…» – «Не блажи, у тебя другой формат», – осекает ее холодный женский голос. – «Кто здесь?» – спрашивает воображаемая героиня (назовем ее Инга): она-то думала, будто одна в комнате. – «Ты», – отвечает холодный женский голос. – «Ты? А я?» – не понимает Инга. – «Я же говорю: не блажи!» – «Кто здесь, черт возьми? И что вы делаете в моем доме?» – Инга озирается, ей страшно. – «Ха-ха-ха! – голос становится стальным. – Насмешила!» – «Да где же вы? Я сейчас позвоню в…». В это время ножницы с а м и перерезают телефонный шнур. Инга замирает и вспоминает фразу «Поглядываю на потолочные крючки»

[18]. Инге кажется, будто она сходит с ума, и все-таки делает последнюю попытку: «Кто здесь?» – «Ты» – «Я?» – «Я» – «Но что я здесь делаю?» – «Разговариваешь» – «С кем?» – «Сама с собой» – «У меня шиза?» – «Некоторые люди часто слышат голоса и видят фантастичные вещи; впрочем, иногда это не связано с болезнью – всего этого можно достичь, если дышать особым образом, целостно» – «Но я никогда не занималась холотропкой! Я не хочу туда, откуда пришли вы!» – «Меня нет. Я есть ты, а ты есть я: сейчас, везде, всюду, всегда…» – «Не хочу этого эзотерического бреда никогда больше! Никогда больше!!» – Инга плачет. – «Хорошо, – голос будто теплеет. – Но ведь ты так болезненно переживаешь временность существования в этом теле! Пойми: есть лишь один способ справиться с хаосом Времени» – «Какой же?» – спрашивает Инга; глаза ее кажутся стеклянными. – «Слиться с ним, перестать подсчитывать уходящие секунды, знать, что твоя душа никогда не умрет» – «Моя или твоя?» – уточняет Инга. – «Моя не понимает по-русски. Моя понимает только то, что сказал Энгельс» – «Энгельс? При чем здесь Энгельс?» – Инга делает шаг назад. – «Нет большей сволочи, чем порядочные люди!» – сказал Энгельс. – «Нет ничего более жалкого и великолепного, чем человек!» – сказал Плиний Старший. – «Не бойтесь совершенства, оно вам не грозит!» – погрозил пальцем Дали и покрутил усы. – «Я должен возвратиться во столько мест, где я назначил встречу с самим собой», – пропел Нефтали Рикардо Рейсе Басуальто. – «Ты, милая и ласковая смерть, струясь вокруг мира, ты, ясная, приходишь, приходишь днем и ночью, к каждому, ко всем! Раньше или позже, нежная смерть!» – долго, слишком долго бормотал Уитмен, глядя на погибающую Ингу. А когда, наконец, это случилось, и пресловутые граммы

покинули очень даже ничего себе тело, кто-то из ангелочков заметил: «А она мороженое любила…» – «Спилась только быстро, – сложил крылышки другой. – Я-то думал, еще пару человечьих годков протянет», – и немедленно выпил. По случаю гастролей.

* * *

[Интермеццо. «Гастроли»]

Женщина с ожесточением терла пол; потом долго – на него же – смахивала пыль. Грязь в доме не казалась слишком явной; грязи в душе не было заметно в принципе. Но лучше без этого… Женщина, отскабливая жилье, пыталась отмыться внутри.

Макушки деревьев, видимые из окна, если открыть и наклониться вниз, обескураживали чистым. Забыв, как люди и животные, ведомые на бойню, плачут порой от страха, она подошла к зеркалу и увидела чужое лицо. Те же глаза, да, те же; те же брови, и рот, и щеки, и тонкие ноздри – но почему-то все чужое. Женщина села на краешек ванны, а потом медленно притянула колени к животу и опустилась на пол.

Что-то упало. Разбилось. Как-то истерично закапала вода. Скрипнула дверь. А потом – тишина, непрофессионально расцвеченная одним лишь унылым ходом часов: тук-тук, тук, тук-тук-тук… Женщина вскрикнула, внезапно увидев л и ц о в мутной воде: прямо из ведра ей улыбалась девочка с ямочками на щеках, но если б не родинка, она вряд ли смогла бы вспомнить, чье это отражение.

Сначала песок. То горячий, обжигающий. То – липкий, вязкий, жадный. Он попадал в глаза, залетал в рот, щекотал под мышками.

Казалось, это никогда не кончится, а еще… еще то, безостановочное: п и т ь. Только б не пересохло нёбо! И, позже: только б не засыпало всю…

Она почти плыла по этой пустыне, интуитивно раздвигая кончиками пальцев все сковывающее, и с каким-то детским отвращением обходила тарантулов. Ее настигали ветра, обратной стороной которых оказывались пыльные бури – что с того? Ей, бедняге, никто никогда не рассказывал о неопределенной форме «ждать», поэтому-то она и пила соленую воду, набредая на оазисы, при ближайшем рассмотрении оказывающиеся миражами.

Вскоре началась бесплодно-угольная почва. Прожигающая до костей ее маленькие пятки. Над головой то и дело – чем не дешевый фильм ужасов? – пролетали какие-то горячие камни, от которых Женщине странным образом удавалось увернуться.