Повесть Белкиной

Горы, между тем, оказались несколько «приветливее» песка, но все же слишком. Твердыми. Высокими. Чужими. Она не представляла, как обойти хотя бы одну, поэтому то и дело падала. Она чувствовала, что кто-то – очень, очень много кого-то! – почти рядом, однако не видела: песок залепил зрачки, приходилось пробираться на ощупь. Срыв… Срыв… И еще… Кровь уже не пугала: ведь где-то, пусть далеко, есть Бесконечно Удаленная Точка: к ней-то она и шла, не задумываясь.

Когда же искомое, будто б, замаячило, Женщина вздохнула, чудом не захлебнувшись: Океан встретил ее ледяным равнодушием. Но она не утонула, нет-нет, хотя уже и с трудом держалась на воде.

Теперь ее волосы украшала самая настоящая пена дней; выбежавшая из томика Виана мышка преподнесла ей чудесную лилию, да и юркнула в спасительные страницы. Женщина же цеплялась теперь за Ветер, но, конечно же, не находила опоры и периодически теряла сознание: она так и не поняла, кто сделал ее дыхание таким искусственным – неужели она сама?…

Замерзнув – обморозившись? – до той самой степени, когда солнечное сплетение затягивается корочкой льда, ее Сердце сжалось от страха. И все-таки помогло Женщине плыть быстрей. Но вода все равно окрасилась: Женщина в очередной раз потеряла сознание.

Очнулась она на чем-то, напоминающем землю, но лишь отдаленно. Впрочем, меньше всего сил осталось на удивление. Женщина встала и, сняв остатки одежды, распустила волосы: черная копна тут же скрыла спину. Женщина положила руку на солнечное сплетение, и быстро отдернула – так стало холодно! Она подула невольно на ладонь, и обернулась: нет, никогда раньше не видела этих растений, никогда не ела подобных плодов… Женщина подошла, чтобы сорвать один из них, но, потрогав, опустила руки: муляж, легко рассыпавшийся в пальцах. Пыль.

И тут она, будто сбросив давящий нежную кожу панцирь, легко побежала: к белому гроту. К – своей? чужой? – Бесконечно Удаленной Точке. Побежала без смысла. Без «почему» и «зачем». Побежала, зная одно: если не добежит – конец.

А грот, по мере приближения к нему, все отдалялся и отдалялся, будто линия горизонта; поднимался все выше и выше, радужный! Женщина выбивалась из сил, и все же бежала на странное тепло его камня.

А потом уже только шла. Только плелась. А потом, когда ступни стерлись до кости, легла на живот и, будто больная пантера, поползла. Когда же кожи не осталось и на животе, перевернулась на спину, дырявя глазами то, что находилось наверху: а было там не небо, это-то она знала наверняка! Густая масса сумасшедше ярких цветов – или, она просто не видела бесподобного – раньше? Так, запрокинув голову, Женщина почти забыла о Бесконечно Удаленной Точке: тело, став хозяином, причиняло сплошную пытку. Но вот она уже ползет на спине, отталкиваясь пятками и плечами, и… – сколько летоисчислений? – не может подняться?

Иногда она делала кровопускания, но те не помогали: проказа сидела слишком глубоко. Изнемогая, не надеясь закричать, забыв родной язык, она думала, будто скоро кончится: одновременно и жаждав, и боясь этого. Перед зрачками проплывали лица, лица – ни одного знакомого, впрочем: все больше филоновские, без кожи… С потерей надежды найти искомое Женщина подумала, что, возможно, уже умерла. Просто – так бывает – не знала об этом.

Начался ливень. Женщина Без Кожи лежала на прокрустовом: странным образом, перестав надеяться, она потеряла и страх. Вместе с ним ушло все, пожирающее ее извне. Она нашла силы подняться и с удивлением обнаружила, что стоит у порога белого грота: так, склонив голову да закутавшись в волосы, вошла.

Прямо на нее нацелились два светлых луча: солома? янтарь? Она не поняла сначала, и лишь через несколько мгновений различила пронзительно желтые глаза огромной Белой Гусыни.

Женщина Без Кожи огляделась: бесконечно теплое пространство, совершенно круглое. Ни входа, ни выхода. Как она здесь очутилась? А камни вот – мягкие… И – чудо же, чудо просто! – вместивший тысячи оттенков, белый цвет: от первоснежного – через густой «бумажный» – до сверкающе-прозрачного, отливающего всеми цветами радуги.

– Сядь, – сказала, наконец, Гусыня.

Женщина Без Кожи послушно опустилась на циновку; голова закружилась от запаха трав, и тут же поплыла, поплыла куда-то, как вдруг все ее существо превратилось в один лишь звук:

– Не могу – больше! Не хочу – меньше! Я сломлена, сломана, выпотрошена… Я так устала… Никто не знает, как! Не нужно назад! Мне нечего искать там! Жуткий путь… Ведь я сама судила себя, – встав на колени, она истерично зарыдала.

Гусыня недовольно поежилась и, растягивая слова, процедила сквозь клюв, словно выпуская из него золотые пылинки:

– Если ты не сможешь преодолеть разочарование, то погибнешь. Не опускай руки. Глубинное изменение не происходит сразу. Не торопи события.

– Но я сделала все! Да, пусть я барахталась в чувствах, как крыса в сточной канаве, и ела патоку вместо меда… Но еще я намыливала шею собственной душе!

Гусыня, покачав головой, рассмеялась: