Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Нельзя сказать, чтобы последний пункт был очень уж популярен, а вот насчет виноватых в стане «левых» спора не было. И масла в этот огонь бодро подливали социалисты, достойно себя проявившие в дни восстания и набравшие авторитета, а главное, имеющие простые и понятные объяснения на всякий сложный случай. «Вся беда в том, — излагали они, — что все эти князья, султаны, цари, кайзеры и прочая нечисть всегда заодно, на народы им плевать. Так что, товарищи, бороться нужно не за независимость, а за социальную революцию в мировом масштабе, и неважно, кто болгарин, кто серб, кто арнаут, кто грек, а кто и вовсе турок».

Нельзя сказать, что не шибко грамотные воеводы понимали всё: теория прибавочной стоимости была им до лампочки, с интернационализмом тоже возникали непонятки, далеко не всем пришлась по нраву и хула на частную собственность, — но трактовка, прямо указывающая, как определить врага и что нужно делать с врагом, нравилась, и ни к чему хорошему привести это не могло. Однако ничего поделать с тем, что вопрос уже решен и закрыт, «внутренние» не могли.

ПАРТИЯ ДЕЛА

На этом македонскую тему, собственно, можно прикрыть. После провала Илинденского восстания она становится второстепенной (как второстепенным, мало что решающим, хотя и громким фактором становится и ВМОРО). А нас интересует в основном Болгария, и даже не столько Болгария, сколько вопрос о том, почему отношения Болгарии с Россией сложились именно так, а не иначе. И тем не менее для полного понимания того, что нас интересует, многоточием в «македонском вопросе» ограничиться нельзя. Нужно поставить точку.

А чтобы поставить точку, следует прежде всего сказать, что итоги провала были страшны. Кропотливая работа многих лет рухнула в ноль, сеть ячеек рассыпалась. В боях погибло множество авторитетных лидеров, в том числе Гоце Делчев — «душа Организации», умевший смирять страсти и гасить амбиции. Пали и сотни лучших бойцов, курьеров, конспираторов. Тысячи активистов, разуверившись во всем — в первую очередь, в обещаниях руководства, навсегда соскочили с темы.

Короче говоря, пропало всё, — а главное, пропала вера. Державы, посочувствовав и подбросив «гуманитарку», от вмешательства отказались. Не помогла и София, при том что уж в ее-то поддержке не сомневался никто. Теперь же никто не сомневался в том, что «Фердинанд слил», и никто не хотел задуматься о том, почему случилось именно так и никак иначе.

Впрочем, вернее было бы сказать, что не сомневался никто из «внутренних», то есть полевых командиров. Политическое же руководство, сидевшее в Софии, кое-что соображая, предпочитало не рубить сплеча, ибо, если без эмоций, Фердинанд, очень хотевший решить проблему «третьей сестрицы» в свою пользу, в отличие от курбаши[54], умел просчитывать варианты.

В отличие от «революционеров», как отмечал Анатолий Неклюдов, посол в Софии, «желавших достичь всего и не согласных ни на какие уступки», Фердинанд был «склонен по характеру своему к более осторожному поступлению и согласен был бы на исполнение половины программы с тем, чтобы со временем осуществить и другую». «Болгары готовы пойти на больший риск в уверенности, что и при полной неудаче им не дадут пропасть как народу и государству, —

писал Неклюдов. — Фердинанд, не будучи вовсе уверен в подобной "стихийной" устойчивости своего трона, гораздо менее склонен к риску и бесповоротным решениям».

То есть умница и хитрюга Фердинанд, сознавая, что поспешность нужна при ловле блох, а политика — искусство возможного, считал, что жить следует по средствам, и действовал соответственно. К тому же, имея очень широкие связи в Петербурге (а кое-кому в министерствах и доплачивая), князь располагал точной информацией о положении дел в Маньчжурии и сознавал, что в ситуации, когда включились личные интересы, на реальную помощь империи рассчитывать не приходится.

Да и появление на политической сцене Карагеоргиевичей, ушедших от Австро-Венгрии к России, вынуждало от конфронтации с Белградом переходить к некоему конструктиву, — так что в 1904-м по просьбе Петербурга был заключен секретный сербско-болгарский договор, и вопрос о разделе османских владений на Балканах оказался замороженным на уровне Мюрцштегского соглашения. Временно, конечно, — «никогда» никто не сказал, но...