Повесть о "разделённой любви"

…Так вот, он сказал как-то – слова его, их строй, я запомнил накрепко, хотя он прерывался — был чем-то взволнован и, показалось, торопился выговориться: «Твой дедушка необыкновенный, замечательный человек! Он сумел остаться мальчишкой даже после соприкосновения в Петрограде в 1917 году с большевистской мразью! А ведь такие «встречи» для человека европейского воспитания и христианской культуры ассоциируются с насильственным погружением в отвратительно воняющее кровавое гноище и даром не даются. Слабых ломают. Но сильных заряжают ещё более мощной энергией. Иногда наделяют истинными целями (совершают переоценку ценностей!). Возможно, даже подсказывают оптимальные пути их достижения. Иногда невероятные и фантастические… И тем не менее. Тем не менее…».

68. «Соприкосновения»

(Из «Поденных записок» балерины Гельцер).

«…В конце 1916 года с выдохшегося фронта, взяв краткосрочный отпуск, приехал (в Москву) Г. Остановился у меня по Рождественскому бульвару. Отдохнул. И мы вместе с бабушкой Анной Розой отправились на Николаевский вокзал. В Петрограде, прежде чем ехать в Финляндию, он решил повидать Императорскую семью. Офицер свиты, — на эту, тогда ещё высочайшую привилегию, — право он имел. Не упустил возможности им воспользоваться теперь. (…) Даже после войны навещал он в Дании Императрицу-мать. А у Великого князя Николая Николаевича, своего высшего командира, гостил в Париже подолгу. В день, когда Г. прибыл в Царское село, Император согласился принять только двух посетителей. Г. аудиенция дана была незамедлительно. Царская семья, – рассказал Г., – против всех его ожиданий жила довольно изолированной и, безусловно, очень скромной жизнью. Как только представлялась возможность оставить хотя бы на несколько дней Петроград она уезжала в Царское. Как я из московского бедлама на свою тихую дачу. Императрица выглядела усталой. Измождённой даже. Голова её поседела. (…) Царь был грустен, подавлен… Однажды Г. пожал лавры в Царском селе, когда живописно повествовал о своей азиатской экспедиции. Тогда выглядевший счастливым царь забыл о времени. И аудиенция продолжалась в три раза дольше положенного. Теперь Г. не решился повторить успех, не развеяв предварительно явно подавленного состояния хозяев. Но чем теперь можно было его развеять? В Питере мы обратили внимание на то, что народ, уставший от войны, несчастную Царскую чету критикует в открытую. И очень-очень нелицеприятно. Всё развалилось (…) Даже разменной монеты невозможно найти! На Николаевском вокзале нам рассказали, что от жестоких морозов замерзли котлы тысяч паровозов. И на станциях и на путях скопились десятки тысяч вагонов. Да что вагоны! В столичных булочных, и даже на вокзальных лотках, всегда ломившихся от обилия снеди, не было хлеба (Скажем так: непонятно для чего Солженицын, — который через год только под стол полез, — сегодня всех уверяет, что хлеба в Петрограде в марте 1917 было сколько угодно! В то время как коренные Петербуржцы – родичи мои, и мои родители, и Кутепов Александр Павлович и прабабка моя, — бывшие вместе с Катериной и Густавом в городе как раз в описываемом Записками времени — в канун и во всё время Февральской революции – не путать с октябрьским переворотом, — свидетельствуют об обратном. В.Д)…

28 февраля 1917 все мы, сестра Стаси Фанни с мужем, Бабушка и я с Г. уехали в Финляндию. В Гельсингфорсе нас встретила Софи (сестра Г.). Мы пробыли там две недели. Гостили и в Вилльнесе где в годы младенчества жил мой Тютти. 9 марта вернулись в Петроград. Так как нас было много, и разместиться всем у встречавших нас Розенбергов было неудобно, мы с Г. удрали. Сняли номер в «Европейской». 11 марта вечером смотрели балет в Мариинском. (…) уже не первый день в городе не спокойно. Стреляли повсюду! Предместье грабило магазины и лавки.