Повесть о суровом друге

Илюха смущенно замолчал и, чтобы я не требовал с него сто лимонов, перевел разговор на другое:

— А скажи, кто победит: мы или белогвардейцы?

— Мы победим, — уверенно заявил Васька. — У нас Буденная армия собирается.

— Какая Буденная?

— Красноармейцы все, как один, на конях и с шашками. Ух и смелые! А Буденный — командир, из бедняков. Сам в атаку ходит. Беляки если увидят его издалека, то сразу тикают… Один раз интересный случай был. Отца Буденного белые захватили в плен и говорят: «Выдай сына, отпустим». А он отвечает: «Подавитесь вы своими словами, чтобы я родного сына выдал». Тогда белые говорят: «Мы тебе кишки выпустим и собакам бросим. Живи до утра, а на рассвете казним». Узнал про это Буденный и поскакал к своему товарищу красному командиру. «Дай, — говорит, — полк кавалерии, мне надо отца выручить». — «Не могу дать, люди мои устали». — «Ну хоть сотню». «Не могу». — «Тогда десяток бойцов дай». — «Нет». Задумался Буденный: что делать? Ночь кончается, скоро отца расстреляют. Сел он на коня, взял с собой родного брата, и поскакали они на белых. «Первый эскадрон направо! Второй эскадрон налево!» — скомандовал Буденный. «Ура-а!» Увидели деникинцы Буденного, и давай бог ноги! Подлетел он с братом к тюрьме, отсек голову часовому, тюрьму открыл, взял отца, посадил на коня, и шукай ветра в поле!

— Ух, как интересно! — выдохнул Абдулка.

— Расскажи еще, — попросил Уча. — Вась, расскажи.

— Некогда. — Васька подмигнул мне.

— Вась, а как ты узнал про Буденного? — спросил Илюха, подозрительно прицеливаясь хитрым глазом.

— Сорока пролетала и мне рассказала, а тебе, рыжему, поклон передавала.

— Скорей бы прогнали белых, — сказал со вздохом Абдулка.

— Прогоним, чего ты беспокоишься? — сказал Уча. — Скинем их в Черное море, и нехай купаются с карасями.

— Поесть бы карасиков… жареных, — сказал Илюха, облизываясь.

— Карасиков… Тут картошки не видим, хлеба не достанешь, — сказал Уча с досадой.

— А помните, как мы обедали в столовой при Советской власти? спросил я.

— Фартовая была жизнь, — согласился Васька. — А будет еще лучше. Надо только Деникина разбить, чтобы война кончилась.

— Скажи, Вась, какая будет жизнь?

— Правда, расскажи, — попросил я.

— Тогда такая жизнь придет, что у вас головы не хватит понять.

— А ты все равно расскажи…

Плавно покачиваясь и обняв руками согнутые колени, Васька задумчиво смотрел в слуховое окно, сквозь которое было видно далекое небо, повисшее над тревожной, изрытой окопами родной нашей степью. Чуть заметная улыбка озаряла его лицо.

— Перво-наперво ни одного богача на свете не останется. Захочешь нарочно найти, и ни одного буржуя не сыщешь на всей земле, во всех странах и государствах, за морями-океанами… И воевать тогда люди перестанут. В городах построят высокие дома. А в них лампочки загорятся, не керосиновые, а такие… фонари! Много-много, может, целый миллион или сто тысяч. Ярче солнца засияют! А на улицах будут абрикосы расти, вишни, разные тюльпаны. Даже в заводе зацветут деревья. Работай и слушай, как птицы поют… Пацаны тогда все до одного научатся читать и писать, а вырастут, сами станут председателями! Вот какая жизнь придет! Коммунизм называется…

— На всей земле так будет?

— На всей, — сказал Васька. — Останутся на свете одни рабочие и крестьяне.

— А когда это будет?

Уча даже рассердился на Абдулку и строго сказал:

— Тебе прямо завтра подавай! Васька что говорит? Надо сначала Деникина прогнать.

Васька поднялся и сказал:

— Ну хватит… Ленчик, пойдем, я тебе что-то сказать должен, — и Васька подмигнул ребятам, — по секрету всему свету…

2

Мы спустились с чердака. До самой землянки Васька молчал, а во дворе остановил меня и сказал:

— Хочешь порадоваться?

— Хочу.

— Только тише… — Васька оглянулся по сторонам. — Я тебе что-то скажу, а ты помалкивай, ладно?

— Да говори скорее…

— Погоди, сейчас скажу. — Он опять посмотрел по сторонам, как будто боялся, что кто-то услышит, потом сказал тихонько: — Дядя Митяй у нас сидит.

— Не ври!

— Ей-богу.

Я кинулся к землянке, распахнул дверь и замер от того, что увидел.

За столом спиной к двери сидел лысый белогвардеец. Синие погоны выгнулись на плечах, защитного цвета солдатская гимнастерка была перехвачена широким ремнем и пузырилась на спине. Белогвардеец обернулся, и я узнал дядю Митяя. Только он сильно похудел, и черных как уголь усов не было.

В другое время я бросился бы к нему, но что означали белогвардейские погоны? Не может быть, чтобы дядя Митяй стал беляком!

Дядя Митяй, передразнивая меня, вытянул губы и прищурил один глаз.

— Дядя Митяй, ты беляк, что ли?

— Так точно, ваша сковородь! — ответил он, и все засмеялись.

Тогда только я догадался: дядя Митяй нарочно переоделся, чтобы его, красного партизана, не поймали деникинцы.

— Вот, значит, какие дела, — продолжал дядя Митяй прерванный разговор. — Бронепоезд «Орел» выходит из ремонта утром, а там еще три наготове: «За Русь святую», «На Москву» и «Деникин». Ударят с двух сторон, и плохо придется нашим. Я послал через линию фронта троих — ни один не прошел. Мне самому никак нельзя, опознают.