Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Я не жаждала освобождения. Лежала себе под деревом, кругом было тихо. Я была растеряна, мне представлялось важным запомнить ветки дерева на красивом майском небе. И вдруг я неожиданно заметила долговязого сержанта, который, сменившись, взбирался по откосу в сторону вилл, держа под руки двух хихикающих немецких девиц. Наконец-то у меня появилась причина повернуться на бок и зареветь.

Гюнтер Гёрлих.

Открытие.

(Перевод И. Грицковой)[3]

Матиас проснулся и увидел, что в большой комнате горит свет. Он посмотрел на часы. Маленькая стрелка застыла у цифры два. Странно — такое позднее время, а там все еще горит свет.

Матиас встал, прошел по коридору, надавил ручку двери.

За письменным столом, уронив голову на руки, спал отец. Он грузно навалился прямо на какие-то таблицы, чертежи, густо исписанные листы бумаги. Остывший табачный дым висел в комнате. В чашке блестел черный, как нефть, чай.

Матиас долго и внимательно смотрел на отца, видел седеющие волосы, морщины на той стороне лба, которая была обращена к нему, слышал тяжелое дыхание. Отцу было неудобно спать вот так за столом, да и кресло было жесткое. Отец признавал только жесткие кресла у письменных столов. Они подбадривают и не дают заснуть, говорил он.

Спала мать, спала сестра, и отец спал. Спал таким странным образом. Но когда же он заснул?

Свет настольной лампы освещал таблицы, чертежи, густо исписанные листы бумаги.

Матиас тихонько потряс отца за плечи. Нет, так ничего не получится, надо ухватиться посильнее. Он подивился, какие у отца крепкие и твердые плечи. Раньше, бывало, он частенько сидел на них и ему было мягче, чем в самом роскошном седле. Вдруг отец поднял голову, заметил сына и, по-видимому, не сразу понял, что к чему.

Но, посмотрев на свои таблицы и чертежи, тут же начал действовать. Под тяжестью его тела бумаги помялись я лежали в беспорядке. Он сложил их аккуратно, одну к другой, поднял взгляд, уже совсем бодрый, и чуть смущенно улыбнулся.

— Никак, я и впрямь заснул. Будто обухом по голове ударили.

— Уже два часа.

— Два? Я же себе чай около часу заваривал.

Отец встал, потянулся, прогнул поясницу.

— И ты, значит, проснулся? — спросил он удивленно.

— Да. И хорошо — вовремя подоспел.

— Ну ладно. Иди скорее в постель, Матиас. Я сейчас тоже лягу.

Отец вытащил сигарету из пачки на столе, рассеянно посмотрел на этот странный предмет и решительно сунул сигарету обратно в пачку.

— Ничего не попишешь. Иду спать.

Он сказал это скорее себе самому.

Обнял своего сынишку и вышел вместе с ним.

— Надо было мне занавеску повесить, что ли.

Вскоре свет действительно погас. Было уже около трех.

Утром Матиас сразу же поспешил в комнату отца. На столе уже не было ни таблиц, ни чертежей, ни густо исписанных листов бумаги. Матиас вспомнил, что отец собирался поехать на конференцию в другой город. Прошлым вечером все обсуждали, этот вопрос. Отец взял туда свою работу. Мать удивилась, почему Матиас так долго стоят у письменного стола. Но мальчик ничего не сказал ей о том, что было здесь вчера ночью в два часа. Да это и не удивило бы ее. Такие ночи были ей знакомы.

За завтраком всем семейством решали, где провести выходные дни. Если погода будет хорошей, решили осмотреть старый-престарый замок в красивой местности.

— Ничего получше придумать не могли, да? — спросила сестра. — Развалюху какую-то увидеть хотите?

Собственно говоря, Матиас был на сей раз согласен с сестрой.

— Отец ведь так давно мечтал об этом, — заметила мать.

Тогда Матиас сказал:

— Вообще-то говоря, это очень даже интересно. История и вообще.

Сестра удивленно уставилась на него, но промолчала.

А мать сказала:

— Он очень обрадуется.

Днем у Матиаса возникла мысль, которая вылилась в твердое намерение. Никто и ничто на свете не сможет его отговорить, будь против этого хоть тысяча доводов.

Матиас сидел на своем месте у самого окна. Ему хорошо было видно Бергмана — тот сидел за столом прямо перед ним. Это был редкий случай, обычно во время занятий Бергман передвигался по классу: иногда между доской и первым рядом парт, а то доходил до двери и возвращался к окну.

Но сейчас был не урок, сейчас было классное собрание. За плечами у Бергмана был нелегкий учительский день. И теперь ему, конечно, хотелось присесть, кстати, и молодым его уже давно не назовешь.