Повести и рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

Она еще не знает — «чья», колеблется немного.

Но я не колеблюсь и жду лишь, когда мы посмотрим друг на друга.

— Ты моя.

Тогда ее глаза вдруг раскрывают свою лучистую бездну, готовую меня поглотить, и твердо говорят:

— Твоя.

— Навеки?

— Навеки!

И разве может быть иначе? Стоим на одной и той же земле — едва десять шагов между нами, одно солнце связывает нас, те же пейзажи входят в нас, и даже тени наши сливаются.

Мы то погружаем глаза в море, то глаза в глаза…

Нас только двое на свете. Что нам до других? Но откуда-то появляется третий. Как облачко, откуда-то взявшееся, погасило солнце.

Мерит землю тонкими ногами в туфлях, перебрасывает около нее на перила свой английский костюм и вынимает бинокль.

Что-то говорит ей, точно старый знакомый, передает бинокль.

Она взяла!.. Она взяла!..

Приложила мои фиалки к тому самому месту, где за минуту до того были глаза чужого, словно ничего не произошло.

Нет, я не могу быть спокойным.

— Милостивый государь!

Нет, это просто возмутительно. Я уже киплю.

— Милостивый государь! Кто вам дал право так обращаться? Соображаете ли вы, что это с вашей стороны наглость?…

Он, вероятно, понимает язык моих глаз, потому что оборачивается ко мне и бросает удивленный взгляд. Потом равнодушно отводит его назад. Ну, черт с ним!

Но она? Ведь недавно клялась мне: навеки!.. Достаточно было появиться каким-то тонким ногам и английскому костюму… Вот она — верность женская.

Чувствую, что я ревную. Поворачиваюсь к ней боком и даю себе слово, что между нами все кончено. Любуйся своим британцем… Даже не взгляну. Меня больше интересует красота природы, — вечная, она не изменит. Не обернусь ни за что. Хотя бы ты плакала, хотя бы ты умоляла. Ни за что…

Чувствую взгляд на шее. Он меня влечет. А может быть, это только кажется… Они, вероятно, так увлеклись друг другом, что я для них не существую. Разве обернуться вдруг и накрыть голубков? Но какое мне дело до чужой любви?…

Впрочем, оборачиваюсь, совершенно холодный, и встречаюсь с ее глазами.

Такие покорные, умоляющие и невинные.

Тогда я от всего сердца все прощаю и забываю.

— Любишь?

— Обожаю!

Теперь опять хожу за нею. Куда она — туда и я неотступно. На британца — ни тени внимания.

Он не существует для меня. Иду поодаль, за голубой вуалью, или навстречу, чтобы заглянуть в глаза. Она выбирает открытки, я тоже покупаю. Уже полны карманы. Разглядывает витрину — я стою рядом. А все для того, чтобы поймать взгляд, брошенный тайком, лукаво, через головы людей. Так солнце порой бросает свой луч сквозь дождь.

Уже день кончился, засветилась ночь, а я еще на ногах. Где она — там и я. Она уже устала, пора бы ей отдохнуть. Напоследок, при свете звезд, заглядываю ей в глаза.

— До завтра? — спрашивают мои.

— До завтра… — отвечают фиалки.

— Моя?

— Навеки.

А завтра, еще не рассвело хорошо, бегу на вчерашние дорожки. И вдруг, не дойдя, останавливаюсь. Меня задерживает запах пароходного дыма. Я знаю… я уверен, что ее уже нет. Она уехала утренним пароходом. Вон он едва сереет на сером море, даже дым уже развеялся.

Стою на дороге и втягиваю в себя этот легкий запах.

Это все, что осталось от моего романа…

Всегда волнуюсь, когда вижу агаву: серую корону крепких листьев, зубчатых по краям и острых на конце, как обтесанный кол. Расселась по террасам, венчая скрытую силу земли.

Цветок же ее — высокий, похожий на мачту зеленый ствол с венком смерти наверху.

Такова тайна агавы: она цветет, чтобы умереть, и умирает, чтобы цвести.

Вот она — та, что вечно меня волнует, что только однажды расцветает цветком смерти. Сизая сердцевина крепко свернулась и в муках, стиснув зубы, отрывает от сердца листок за листком. Окаменела на каменистой почве и прислушивается с ужасом, как растет, зреет и рвется из нее душа.

И так годами.

Там, где-то глубоко, под серым куполом корня, что-то созревает таинственно, вытягивая силу из сердца земли, а агава в отчаянии складывает листья, точно чувствует, что роды принесут смерть.

И на каждом листе, который с болью отрывает от сердца, остается след от зубов.

Всему своя пора, для всего приходит свой час.

И для агавы. То, что таилось в ней, прорывается наконец сквозь тесные объятия и выходит на волю, как исполин, неся на могучем теле, которое можно сравнить разве с сосной, цветок смерти.

Овеянная ветром, близкая к небу, агава видит теперь то, чего не видела прежде. Она видит море и скалы, первая встречает восход солнца, последняя ловит багряный закат, а ветер шумит вокруг нее так же, как и в кроне деревьев.

Сизые листья вянут тем временем, склоняются, как больные, по ним текут дожди, синие зубы мертво блестят на солнце, крона сохнет, становится мягкой, как тряпка, а цветок на высоком стволе приветствует солнце и море, скалы и далекие влажные ветры гордым и безнадежным приветом обреченных на преждевременную смерть.

Отворяя утром окно, я каждый раз вижу ряд цветущих агав. Стоят стройные и высокие, с венцом смерти на челе, и приветствуют далекое море:

— Ave, mare, morituri te salutant!..[48]

1912

Леся Украинка

Стихотворения. Поэмы. Драмы

^{15}

Стихотворения