Повести Невериона

– Я соврал бы, сказав, что не думал точно так же время от времени – но говорить одно, а верить другое. – Горжик дернул Нойеда за ошейник и отпустил. – Сарг говорил, что ошейник гасит в нем всякое желание. У меня всё наоборот. С чего мне думать, будто он говорил о своих чувствах не столь правдиво, как я о своих? Если холодность так легко спутать с желанием, то же можно применить и к другому: к власти, к воинственности, к не всегда желанной свободе. Мы с Саргом убили много рабовладельцев, а ведь он был совсем еще мальчик – вряд ли юноше подходит такой образ жизни. Я на собственном горьком опыте узнал, что знаки бывают обманчивы. Что, если и Сарг обманывался? Для меня ошейник, надетый против воли, означал угнетение, а надетый добровольно – желание. Сарг связывал его как с угнетением, так и с запретными удовольствиями. Ничто не могло его в этом разубедить, кроме моего гнева – а гнев любовника часто кажется другому любовнику столь же неправедным, как родительский гнев. Мы спорили о том, что принято в обществе, живя за пределами общества; так солдаты осаждают прекрасный город, в стены которого им воспрещено заходить. Сарг, не имея моих понятий, не мог отстоять свои собственные – вот и всё. Открытость моих желаний в этой слепой и жестокой стране значит лишь то, что я знаю о желаниях больше многих людей; лучшим или худшим освободителем это меня не делает. Главное не желание, а понимание. Вот ты хоть что-нибудь поняла?

– Да, – кивнула Прин, – кое-что.

– И могла бы представить об этом более ясный отчет?

– Да, конечно… – начала Прин, но тут же смекнула, что он спрашивает об отчете для того, кто послал ее шпионить за ним. Щеки у нее вспыхнули.

– Я, пожалуй, тоже. Когда я расстался с Саргом, мне, возможно, передались его взгляды. Летя на меня с балкона, он воплощал собой запретную свободу, не менее ужасающую и ошеломляющую, чем открытие в себе запретных желаний. Ты сказала, что уходишь из города? Это, наверно, к лучшему. Куда же ты пойдешь?

– Я пришла сюда с северных гор – теперь, как видно, пойду на юг.

– О, этот юг, чудовищный и таинственный! Я хорошо его помню. Надеюсь, ты, как и я, узнаешь там многое о природе власти. – Горжик рассеянно провел большим пальцем по бронзовому диску у себя на груди, точно мог прочесть ощупью вытисненные там знаки; прочесть их глазами не позволяла дрожащая лунная тень. – Завтра я встречаюсь с бароном Кродаром, первым министром императрицы. Обитатели Высокого Двора юг не любят. Боюсь, что моя астролябия есть своего рода карта южного полуострова, в котором нынешние правители видят угрозу. Являться к ним с неверной картой – не лучший способ разведать новые земли. – Горжик, нагнув голову, выпутывал из-под волос цепь, на которой носил астролябию. Прин заметила, что ошейника на нем больше нет, и сообразила, что тот перешел к одноглазому. Ошейник был до смешного велик Нойеду и держался только на его острых ключицах. – Когда я был мальчиком намного меньше тебя, отец водил меня в один дом в Саллезе. Помню сад, статуи, фонтан – даже несколько фонтанов. Когда мне сказали, что в Саллезе сдается особняк, я обрадовался и думал, что смогу вернуться туда, где побывал ребенком. Но это уже не Саллезе, а Невериона, аристократический пригород – здесь обитают вельможи, не имеющие покоев в самом Высоком Дворе. Раньше они весь город пытались переименовать в Невериону, но это не прижилось, и когда малютка-императрица… – Лунные тени не позволяли разгадать, о чем сейчас вспомнил Освободитель. – Забавно, что я оказался именно здесь, но смеяться что-то не хочется. Вот, держи. – Горжик протягивал Прин астролябию. – Если б ты знала, какие беды мы с ней повидали, то, может, и не взяла бы – но с шеи Невериона я эти беды снял. Возможно, это только моя иллюзия, но я в нее верю, потому и называюсь Освободителем.

Прин шагнула вперед. Нойед моргал, почесывая в паху. Если б она не провела столько времени с госпожой Кейн – и с Дикой Ини – то решила бы, что Горжику она доверяет, а Нойед ей противен. Но все эти сложности и мурашки, не сходящие с тела… Страх это или нечто большее? Неведомое чувство, не имеющее границ, наполняло комнату, дом, весь город, как наполнял глаза лунный свет.

Горжик надел цепь ей на шею, и Прин вспомнилось, как короновали королев в сказках. А почувствовав тепло нагретых им звеньев, она невольно вспомнила, как накидывала переплетенные лозы на голову ящера…

Страх сменился ужасом. Она видела себя как беспомощную фигурку в игре, ведомой госпожой Кейн, Освободителем, малюткой-императрицей Инельго, а то и самими безымянными богами – как деревянную куколку посреди игрушечного сада.

Но тут Нойед схватил ее за руку, и ужас прошел бесследно.

– У нее нож, хозяин! – Нойед, вращая глазом, разинул беззубый рот и стал похож на маску ее недавнего страха. – Видишь, за поясом? Шпионка пришла с ножом! Но я настороже, хозяин, и ты можешь не бояться за свою жизнь!

Прин разбирал смех, и она ждала, что Освободитель вот-вот расхохочется вместе с ней.