Повести Невериона

– Да. Я жила на острове и научила этим знакам моих друзей, многие из которых стали рыбаками и моряками. Много позже, приехав в Неверион, я увидела, что моя письменность опередила меня. С годами многое изменилось, но я узнавала почти все знаки, что придумала в детстве.

– Да, все говорят, что это письмо пришло из-за моря, с Ульвен. – Глядя на эту высокую женщину, прин почему-то вспомнила свою маленькую ворчливую бабушку. – Ты и мое имя придумала?

– Только как его писать. Сказочники должны знать такие вещи. И знаешь… – Женщина, устав, как видно, сидеть на корточках, уперлась в землю обтянутым кожей коленом и начертила другое слово над знаками прин. – Я внесла в мои знаки кое-какие изменения – в написание имен, например. Я делаю первый знак имени чуть больше других, а внизу ставлю такую вот закорючку. Теперь, если что-то читаешь вслух, тебе сразу видно, что следующее слово – это имя. Ты выговариваешь его иначе, чем другие слова, и придаешь ему больше значения – все это благодаря большому первому знаку и закорючке. Если в наше время что-то не обозначить, тебя никто не поймет.

Девочка всматривалась в свои новые имена, выше и ниже того, что сама написала.

– Это очень полезно, – продолжала Норема. – Мою подругу, к примеру, зовут Вран. Есть обычные вороны, которые каркают и летают – получше драконов, к слову, – и есть имя Вран. С тех пор как она ушла, я все чаще поминаю то и другое слово в своих рассказах, поэтому нужно как-то их различать. Я люблю отличать людей от прочих созданий и неодушевленных вещей – это придает повествованию больше смысла.

– Мне тоже нравится! – прин провела палочкой по всем трем словам и опять засмеялась.

Собственный смех показался ей более звучным, чем раньше. Ей, как прежде Нореме, представилось, что вся гора – с водопадами, хвоей и осыпями – исписана ее именами и смеется сама.

– А какие ты сказки рассказывала? – спросила Прин.

– Хочешь послушать какую-нибудь из них?

– Да!

– Тогда садись. Не волнуйся, это недолго.

Прин, думая о себе теперь совсем по-другому, села, Норема же встала, повернулась к ней спиной и склонила голову, будто слушая, как шумят листья, дышит дракон, жует вол и журчит ручеек – будто все они нашептывали ей эту сказку.

– Жила-была… – начала она на том древнем языке, и Прин вздрогнула: эти слова отличались от обыденных так же, как слово, написанное в пыли, где раньше оставляли метки лишь ветер до мелкие камешки. – Жила-была прекрасная юная королева, твоя ровесница, того же роста и с такой же фигурой.

– Люди говорят, что я умная и быстро расту, – вставила Прин. – Прекрасной меня пока что не называли.

– В те времена все юные королевы, похожие на тебя, считались красавицами. Было это давно, и на красоту тогда смотрели по-разному.

– Твоя подруга тоже была молодая?

– Нет, ближе ко мне по годам, – усмехнулась Норема. – Но так уж полагается – говорить, что королева была ровесницей твоей слушательницы. Я и подруге так говорила. Итак, ту прекрасную королеву звали Олин, и правила она всем Неверионом – так, по крайней мере, предполагалось. Ее империя простиралась от пустыни до гор, от джунглей до моря, но детские годы у нее выдались несчастливыми. Злые жрецы держали Олин, ее семью и двадцать трех ее слуг в монастыре на Гартском полуострове с самого ее рождения до… – Норема взглянула на Прин. – Пятнадцати лет?

Прин кивнула.

– Когда же ей сравнялось пятнадцать, жрецы по причинам, только им ведомым, решили убить ее – но по другим, столь же сложным причинам, боялись сделать это своими руками. Родные Олин ни за что бы не согласились на это, и тогда жрецы стали уговаривать ее слуг, одного за другим. Первая, с кем они говорили, была старая няня; она любила девочку, которую растила сызмальства, и тут же рассказала ей о кознях жрецов.

«Что же мне делать?» – заплакала королева.

«Бояться можно, но в ужас не приходи, – сказала ей няня. – Я договорилась со жрецами, и они выполнят уговор, потому что считают меня великой колдуньей. Сказала им, что предам тебя за один золотой – а если мол, не сумею, то следующему слуге они заплатят уже два золотых. Если и у него ничего не выйдет, следующего наймут за четыре монеты, и так далее, и так далее. – С этими словами няня достала из складок своего платья золотую монету и нож. – Спрячь золотой и вонзи нож мне в сердце, ибо только смерть может оправдать мой провал».

«Как! Я должна убить тебя?» – вскричала юная королева.

«Иного выхода нет».

Королева плакала и отказывалась. «Ты друг мой, верная моя слуга, любимая моя нянюшка. Ты дороже мне, чем родная мать!»

Но старая няня обняла ее, погладила по голове и сказала: «Сейчас я объясню тебе, в чем тут дело. Времена у нас жестокие, варварские: если я убью тебя, жрецы и со мной расправятся. Убийцу королевы, даже столь им ненавистной, как ты, нельзя оставлять в живых. Сделаешь, как я говорю – сохранишь и жизнь, и золото, а мне все равно не жить».

И королева после долгих уговоров взяла золотой, взяла нож и вонзила его в сердце своей старой няни.