Поворот за мостом (СИ)

Анна стала чаще навещать мистера Хейза — почти каждый день она приходила к нам, чтобы составить ему компанию за чаепитием. Они запирались в гостиной и часами напролет о чем-то говорили, и я, надо признаться, была рада и этому: у меня не оставалось сил даже не то, чтобы по вечерам присоединяться к просмотру кино по телевизору. Я не могла уследить ни за сюжетом, ни за быстро сменяющимися кадрами, и отстраниться от тяжелых мыслей мне удавалось только в компании Акселя или за ежедневной изматывающей рутиной, на которую у меня теперь уходило вдвое больше времени, чем обычно.

Однажды ночью он, словно вспомнив о чем-то, принес мне сверток из голубой упаковочной бумаги. Развернув его, я обнаружила внутри экземпляр книги “Мосты округа Мэдисон”.

— Я подумал, она тебе тоже понравится, — сказал он, но я почему-то так ни разу и не открыла ее.

Я так и не познакомилась с Беллой, потому что, как мне казалось, не смогла бы выдать такое радушие по отношению к ней, которого она заслуживала, особенно после той сцены у ее дома. Аксель ездил к ней один — из-за ребенка она не могла прийти на похороны, хотя и очень, по его словам, расстроилась из-за этого.

По крайней мере, благодаря письменному признанию Эрни, которое он оставил и родителям, и Джеффу тоже, шансы на вызволение Вотлинга из тюрьмы значительно выросли. Я боялась спрашивать Акселя, писал ли он ему об Эрни. И боялась спрашивать, что теперь будет с фермой, потому что на Томпсона, очевидно, он больше не работал.

Дни тянулись один за другим, одинаковые и унылые, пока однажды, в день слушания по условно-досрочному освобождению Джеффри Вотлинга и за неделю до своего совершеннолетия, я не вошла на кухню. Накануне я ночевала в своей комнате одна, потому что Аксель весь вечер готовился к заседанию, и рано уснула, так что была особенно рада его видеть: впервые за это время он тщательно побрился, надел костюм и рубашку.

— Доброе утро, — улыбнулась я ему.

Аксель стоял, прислонившись к стене, словно задумавшись и не слыша меня, и я почему-то не стала подходить, чтобы поцеловать его, а сразу двинулась к кофеварке.

Чашка дрогнула в моей руке, и мне показалось, я уже совсем спятила или попросту ослышалась, когда после долгой паузы он произнес:

— Доброе утро, Элис.

В нос ударил аромат кофе. Я не решалась повернуться, а когда, наконец, сделала это, сердце мое сжалось. Я не ослышалась.

— Давай-ка сейчас сядем за стол и все спокойно обсудим. Я все объясню, — мой голос предательски дрогнул.

— Ты солгала мне.

Что ж, пока этот разговор проходил по одному из предполагаемых мной сценариев, пусть и не самому приятному.

— У меня не было выбора. Послушай, после смерти моей матери мой отчим…

— Как ты могла мне не рассказать?

Он словно меня не слышал: говорил медленно, спокойно, и тем страшнее казался его гнев. Аксель выглядел до глубины души оскорбленным. И очень злым.

— Я собиралась, но…

— Ты собиралась? Ты, черт тебя подери, собиралась? И сколько же тебе времени нужно было, чтобы собраться? Два чертовых месяца?

— Подожди…

— Чего ждать? Ты собиралась заявиться сюда, выдумав всю свою личность, — я даже не знаю, хоть что-то вообще было правдой? — а потом спокойненько улизнуть, даже не объяснившись?

Вот этого я и боялась. Что он так или иначе проведет параллель со своей матерью, спроецирует обиду, нанесенную ей, на меня. Я ощущала, как дрожат мои руки, и вся моя маска невозмутимости, которая нужна была, чтобы создать иллюзию того, что ничего страшного в этом нет и что я не брошу его, как она, треснула под первой же порцией обвинений.

— Аксель, послушай… У меня была сложная ситуация, я боялась тебе рассказать, боялась, что меня найдут, я ни о чем не лгала, кроме своего имени, пойми…

— Ни о чем?

Паузы на долю секунды хватило, чтобы он окончательно взорвался, рявкнув на меня:

— Ни о чем?! Ты хоть была совершеннолетней, когда мы… когда мы…

Я не успела ничего ответить. Он все понял по моему лицу.

— Черт, — он обхватил двумя пальцами переносицу, зажмурился, словно от приступа невыносимой мигрени.

— Это ничего не значит! — крикнула я, догадываясь, что он меня уже не услышит — пропасть между нами, яма, выкопанная моими же руками, моей трусостью и нерешительностью, с каждым словом и взглядом становилась все глубже и длиннее, и я уже не могла предсказать, долетит ли до него хотя бы эхо моих оправданий.

Была какая-то злая ирония в том, что мужчины, мне отвратительные, тем больше интересовались мной, чем моложе я была; а тот единственный, в кого я влюбилась, сейчас стоял, придавленный грузом вины за то, что спутался с несовершеннолетней девчонкой.

— Как ты могла мне не сказать…

Его руки безвольно опустились, как от вселенской усталости; Аксель сделал шаг, чтобы уйти, и я уже не могла держаться, не могла не попытаться остановить его. Подскочив к нему, я положила руки ему на грудь, но он от них отпрянул, и это было больнее всего.

— Дай мне минутку на объяснения. Я боялась, что отчим меня найдет. Слышишь? Боялась, что придет за мной. Он отвратительный человек, Аксель, и я сделала это из страха…