Поворот за мостом (СИ)

И тут я увидела в боковое зеркало Лидию. Она вышла из бара, оглядываясь по сторонам и одновременно доставая из фартука пачку сигарет.

Я вышла из машины, — в бар ведь я заходить не буду, это не считается, — и направилась к ней.

Затянувшись тонкой ментоловой сигареткой, она прислонилась к стене и устало прикрыла глаза — совсем как в нашу первую встречу.

— Лидия, — позвала я.

— О, вот ты где! Детка, я же просила, зови меня просто Ли.

— У тебя красивое имя.

Мы обнялись, и она даже чмокнула меня в щеку.

— Ну и дурдом сегодня. Чаевых — гроши. Еще и новенькую взяли, а Долорес опять сбежала прямо посреди смены.

— Эрни там?

— Да вроде. Фокс, осел, поставил меня в зал, а девчонку на покер. Сегодня народу мало… Слушай, у меня деньги-то твои дома, я завтра заеду, как договаривались, и отдам, окей?

— Без проблем. Проехать к нам, кстати, уже можно.

— Вот и славно. Ты-то как? Как нога?

— Отлично, только по лестнице больно подниматься. А ты…

— Кстати, а вы с Акселем-то, я смотрю, сдружились? — Лидия выдохнула облачко пахнущего мятой дыма и выбросила окурок. — Ну, и как он?

— В каком смысле?

К счастью, от неловкого разговора меня спас Фокс. Он вышел на крыльцо и гаркнул что есть мочи, распугав при этом курящих у входа постояльцев:

— Эй, ты! Я тебе не за перекуры плачу!

— Ладно, мне пора бежать. До завтра, детка.

Лидия похлопала меня по плечу и упорхнула за бородачом в полную хаоса и пьяных выкриков бездну. Дверь за ее спиной дернулась, но тут же открылась, и неоновый свет вывески упал на лицо Томпсона.

— Черт, — пробормотала я себе под нос и поспешила к пикапу.

Мужчина быстро нагнал меня. Он выглядел возбужденным, взъерошенным и слегка нетрезвым.

— Какая приятная встреча.

— Отстаньте, — бросила я, обернувшись и вглядываясь в пространство за его спиной — не идет ли Аксель?

— Ух, как грубо. Ты подумала над моим предложением?

— Я ведь даже уже ответила…

— Ты сделала неправильный выбор. Послушай, Эмма, я говорю тебе совершенно серьезно: не знаю, что в тебе такого, но я вижу, что ты не такая, как все.

Я ощутила, как к горлу подкатила желчь. Сильнейшее чувство дежавю охватило меня, заставив замереть на месте, прокрутить в голове эту фразу, брошенную им, казалось, совершенно случайно, чтобы убедиться, что он действительно это сказал.

— Как только я увидел тебя, я это понял. Нельзя такой девушке, как ты, пропадать в дыре вроде той, где живут Хейзы, горбатиться на них, когда ты можешь применить свои… таланты, — он окинул меня долгим скабрезным взглядом с ног до головы. Заметив на мне толстовку Акселя, Томпсон сжал челюсти, и на гладко выбритых щеках заиграли желваки, — применить свои таланты более… более…

Странное ощущение прошло, оставив после себя мерзкий скользкий след.

— Оставьте меня, — сказала я. — Я не стану на вас работать.

— Можешь не работать. Но, может, ты дашь мне шанс? Узнаем друг друга поближе. Ты просто прелесть, Эмма…

Он протянул ко мне руку, чтобы коснуться щеки или, может, убрать волосы с моего лица. Глаза его испытующе скользили по мне, и этот взгляд тоже был мне хорошо знаком. Я отшатнулась.

— Я неясно выразилась? — рявкнула я, хотя в моем голосе не было той уверенности, которую я пыталась показать.

— Да брось. Знаю, я старше, но ты не думала, что между нами может быть…

Он приблизился еще на полшага.

Боже, где их только штампуют? Это было ровно то же самое, от чего я бежала. В глазах, жестах, неровном, с придыханием, голосе, я слышала не Томпсона, ненавидела и презирала не его — или, во всяком случае, не только его, — но другого человека.

Чертового Чарльза Кинни. Чарли. Паршивого адвокатишко. Мужа моей покойной матери. Моего отчима. Гребаного любителя малолеток.

Ни Томпсон, ни Чарли не были единственными — уж не знаю, что их так влекло ко мне, как мотыльков к огню, но тенденция была удручающей.

«Ты особенная», «любви все возрасты покорны», «не знаю, что в тебе такого», «я знаю, это неправильно, но…» — и прочее, прочее, прочее, почти слово в слово. Вряд ли это можно было оправдать кризисом среднего возраста — всем им было давно за сорок, а то и под пятьдесят, и все это были состоявшиеся, пользующиеся каким-никаким уважением люди, часто женатые.

Томпсон. Мужик-дальнобойщик на стоянке в Спрингфилде. Чарли. Учитель музыки в школе искусств, куда мама отдала меня в шестом классе на занятия фортепиано.

Некоторые из них действовали грубо, ведомые низменным инстинктом— как дальнобойщик, от которого я едва успела унести ноги. Некоторые, — как, например, учитель, — тем сильнее хотели меня, чем сильнее боялись наказания за это. Некоторые, как Томпсон, говорили прямо, ожидая, что я сама на все соглашусь и им даже не придется прилагать усилий, чтобы получить желаемое.

А был Чарли — расчетливый, хитрый, изворотливый Чарли. Я до сих пор не могла с уверенностью сказать, были ли его знаки внимания ко мне реальностью или чистой выдумкой моего воспаленного, испуганного и переживающего утрату матери мозга. Он очень здорово умел манипулировать чувством вины и убеждать, что я все неправильно поняла.