Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

А еще, добавим, абсолютный вкус к еде: «Сели обедать. Голованов блеснул замечательным обедом с массой всяческих закусок и со старой польской водкой, на которую он просил обратить особое внимание. Я, впрочем, отпил только один глоток». В последней фразе Прокофьева сосредоточена вся глубина противоречий между композитором и дирижером — он не оценил хозяйской водки, тем самым сильно упав в глазах Николая Семеновича. После обильного обеда вновь принялись за «Любовь к трем апельсинам».

С годами врачи посоветовали дирижеру умерить свои гастрономические аппетиты. У Голованова было повышенное давление, он очень переживал за каждый спектакль. Был требователен и свиреп в работе, в то же время отличаясь повышенной впечатлительностью и ранимостью в повседневной жизни (здесь с ним может сравниться разве что Светланов, также часто впадавший в депрессию). Заведующий поликлиникой Большого театра выводил Николая Семеновича из подавленного состояния с помощью психотерапии, убеждая дирижера успокоительными разговорами, что спектакль прошел отлично, что не надо драматизировать ситуацию и что публика в зале с восторгом отзывалась и об исполнителях, и о звучании оркестра в этот вечер. Что все прошло на ура. И Голованов верил словам врача, постепенно «отмокая», приходя в гармоничное состояние с собственной душой. К началу 1950-х годов подобные беседы стали для Николая Семеновича все чаще необходимыми. Лечить народных артистов вообще дело не простое, тут одним справочником практического врача не обойдешься. К каждому — свой подход.

Борис Покровский как-то в 1940-х годах пришел в гости к Голованову. Звонит телефон: «Да, он у меня. А почему я должен был говорить? Приходите, захватите сыр, он у вас в холодильнике». Конечно, это мог звонить кто-то из соседей. Но откуда столь точные познания Голованова в продовольственных подробностях чужого холодильника? Жильцы дома дружили, но не до такой же степени, чтобы копаться друг у друга в холодильнике! Через минуту-другую приходит Нежданова с тарелкой сыра — это звонила она. Начинается чаепитие. Покровский — весь во внимании, ибо он вырос на записях Неждановой, пластинки которой покупали еще его родители. А на концерты Голованова в Сокольниках отец давал ему деньги (здесь Нежданову и «уколол» Голованов, как она выражалась). Билеты на общедоступные концерты стоили копейки, но четырнадцатилетний Боря однажды сел не на свое место, поближе к оркестру. Билетерша сдала его в милицию, где на мальчика составили протокол «о хулиганстве в Сокольниках». Отцу пришлось платить штраф, ставший второй реликвией в жизни Покровского после метрики о рождении.

Вот с какими — дорогими для себя — людьми теперь пил чай режиссер Большого театра, обсуждая будущую постановку «Садко». Антонина Васильевна озаботилась четвертой картиной в опере, поделившись своими сомнениями: надо ли показывать советским людям гарем Веденецкого гостя, который он привез с собой в Новгород? Покровский парировал: «Антонина Васильевна, лучше привозить своих, чем…» Антонина Васильевна не без кокетства замахала на меня руками: «Поняла, поняла, поняла!» Николай Семенович же высказался в своем безапелляционном тоне: «А почему, собственно говоря, купец из Венеции не может привезти с собой “бардак”? Бывало на Нижегородской ярмарке…» О том, каких именно женщин видел на ярмарке, Голованов предпочел не уточнять.

Нежданова хорошо относилась к молодому режиссеру Покровскому, как-то сидела с ним в директорской ложе. «“У нее замечательный голос, — говорит она о певице во время сцены письма из «Евгения Онегина», — жаль, что чувствуется грузинский акцент!” В это время и я начинаю думать, что у певицы грузинский акцент, хотя точно знаю, что грузинская фамилия у нее по мужу, а в девичестве она Сковородкина. “Она замечательно поет, — сказала Нежданова о другой певице, — и такая молоденькая, прямо девочка, но разве можно петь арию Джильды без свечи? Мы всегда пели со свечой!” Мне тут же представлялась влюбленная девушка со свечкой и казалось, что это прелестно».

Своеобразным протестом совдеповским устоям было и то, что Голованов и Нежданова официально расписаны не были. «Самый несчастный день в моей жизни: в 4.48 утра скончалась великая русская артистка, гордость и слава нашего искусства» — так записал Голованов 26 июня 1950 года. Попытка Голованова уже после смерти юридически подтвердить брак ни к чему не привела — в 1953 году представитель Мосгорфинуправления заявил на суде, что «иск Голованова о признании его мужем Неждановой не подлежит удовлетворению за недоказанностью брачных отношений». А следовательно, возникают сомнения и о праве Голованова наследовать имущество певицы. Правда, любимую ее собачку Садко у Николая Семеновича никто отнять не мог. Собачка умерла в 1953 году, за месяц до ухода из жизни дирижера.