Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Карьера Екатерины Гельцер в чем-то подобна творческому взлету Антонины Неждановой: она начала танцевать еще при Николае II, снискав успех в Париже и Лондоне. Еще Книппер-Чехова писала Антону Павловичу в феврале 1903 года:

«Здравствуй милый мой, дорогой мой Антончик!

Вечером были на бенефисе Гельцер. Подношений было масса, что-то, кажется, 20 корзин и подарков. Гельцер танцует очень мило, легко».

Народная молва по сию пору приписывает балерине роман с финляндским бароном Маннергеймом и последствия романа — родившегося сына, служившего Гитлеру. (Вообще же свои скелеты в шкафу имелись почти у каждого народного любимца из сталинской обоймы, будь то Рихтер или Уланова, касались они преимущественно личной жизни…)

Аристократические манеры в поведении артистов старшего поколения, очевидно, имеют свои корни в шаляпинской традиции: простолюдин Федор Иванович, поднявшийся с самых низов до недосягаемых вершин, обретший фактически (но не юридически) дворянский статус, стал для них образцом в жизни и поведении. Он мог позволить себе всё: и заказывать костюмы у лучшего портного в Лондоне, и иметь двух жен, только вот определить детей в Царскосельский лицей ему не дали — чуть ли не единственная привилегия, которой певец был лишен. А все остальное — пожалуйста! Тем более что в нашей стране по сию пору большое значение имеет не то, чем владеешь ты, а то, что не дано другим. Такое ценится вдвойне.

Вот почему и следующее поколение солистов Большого пыталось уже походить на стариков, от которых унаследовало не только государственную любовь и славу, но и право жить в домах Большого театра. Молодежь пыталась им подражать во всем. Например, Ирина Архипова, чье детство прошло в коммуналке в Романовом переулке в бывшем доходном доме. Будучи уже студенткой консерватории, Архипова ютилась в каморке для прислуги, соседствовавшей рядом с кухней и не превышавшей по площади пяти квадратных метров, свет в комнату проникал через застекленное окошко из кухни. Став примой Большого театра и переехав в Брюсов переулок, Ирина Константиновна озаботилась покупкой старинной мебели. Благо что комиссионные магазины в 1960-е годы были завалены антиквариатом, здесь можно было обогатиться и старинной люстрой с канделябрами, и ломберным столиком, и обитым полосатым шелком диванчиком из красного дерева павловской эпохи, и колченогим круглым обеденным столом, и резным буфетом. И человек с деньгами (а хорошо бы еще одновременно со вкусом) мог очень даже неплохо обставить свою большую квартиру.

Архипова пошла в комиссионку, поговорила с опытными продавцами, пообещавшими подобрать то, что нужно, само собой, не бесплатно. Первой покупкой стало то самое шаляпинское зеркало. Второй старинной вещью, перекочевавшей в квартиру народной артистки из популярного в среде богатеньких москвичей комиссионного мебельного магазина № 1 на Петровке, 28, стал необычайно красивый комод «байю» — из розового дерева, с мраморной доской и бронзовыми накладками-украшениями. Его также сдали в магазин пожилые московские интеллигенты, покидавшие обжитые кварталы Арбата и получившие новую отдельную квартиру на Юго-Западе. Правда, хорошие знакомые певицы, которых она привела в магазин посоветоваться, — академик-филолог Виктор Виноградов и его жена Надежда Малышева, педагог музыкального кружка в архитектурном институте, раскопавшая среди его студентов немало вокальных талантов, в том числе и саму Архипову, — к выбору ее отнеслись скептически. Они-то видели и мебель получше, и вкусом обладали хорошим (еще до 1917 года!). Малышева пыталась отговорить: «Ира! Это не то! Это хорошо для генеральш — слишком уж эффектно». Архипова парировала: «Зачем мне быть генеральшей — я сама генерал». Последнее соответствовало ее высокому положению в Большом театре. Действительно, зачем Архиповой генерал, вот она и вышла замуж за молодого тенора и бывшего солдата Советской армии Владислава Пьявко, на 16 лет ее моложе.