Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Наконец настало 22 декабря: «Начало концерта определили в шесть вечера (может, в семь, не помню). А в театр надо явиться к двенадцати. Это уж точно. Гримироваться следует в театре. Лишнего с собой ничего не брать. Костюмы лучше надеть тут же. Мы взмолились, остынем, не настроимся. На дворе декабрь. Холодище. Оперные во фраках, в платьях в пол. А в пачке с голыми ляжками чувствуешь себя за шесть часов до выхода неприютно. Разрешают. Дармоедов, нас конвоирующих, целая рота. На лицах глубокомыслие, преданность, рвение. Положили тон, намазались. Подвели глаза. Причесались. Я пришпилила красную розу набекрень. Цветок стражи внимательно прощупали глазами. Взаправду бумажный. Потом долго сидим в ложе дирекции. Торжественно молчим. Соревнуемся в изображении искреннего душевного трепета на лицах. Все сверхпатриоты, но кто самый…

У входа в артистический подъезд процедура повторяется с удвоенным старанием. Пропуск сверяют со списком, список с руководителем (в каждой машине свой), руководителя с пропуском, твой пропуск с загадочными цифрами и печатью с театральным документом. Он, ясное дело, при тебе. Долгое сличение черт лица на фото с реалией. Опять взгляд на штемпель “22 декабря 1949 г., Кремль”. Проходите. Проходим. Распределяют по тесным артистическим. На дверях имена. Опять долгая проверка. Вам, наверное, скучно читать это. Но время до выхода на сцену длилось бесконечно. Перешептываюсь с Лепешинской. Есть ли здесь туалетная комната? Есть, рядом дверь. Выхожу. Стражники в коридоре встрепенулись. Это еще что такое?.. Виновато, тенью, захожу в туалет. Хоть там никого. Приволье, свобода. Может, разве кто невидимый?..

По очереди, опершись на стол, греемся в тесной комнатке. Вдвоем не разминуться. Вроде готовы. Ждем, когда позовут. Все уборные собственной персоной обходит генерал Власик с вышколенной стайкой стройных адъютантов — начальник личной охраны Сталина. Не здоровается, лишь жестко, пристально вглядывается до самой селезенки так, что мороз по коже. Начинается концерт. Артисты по очереди ныряют в приоткрываемую двумя светловолосыми гренадерами кованую пудовую дверь. А по коридору — прожекторами — сверлящие, жгущие насквозь глаза. Много глаз. Ящичек с канифолью тоже под охраной. Специальный страж стоит. Натираю туфли. Поддраживаю. Запугали вусмерть. Не до танца. Ведет концерт Балакшеев. Эхом слышу свое имя. Дверь приоткрывается. Ныряю. Слепящий свет. Все в золоте.

В первом ряду спиной к сцене за длинным праздничным столом вполоборота ко мне размытое моим страхом и ярким светом усатое лицо императора. Рядом с ним Мао. Встаю в препарасьон, звучит рояль. Ну, Господи, пронеси! Первый прыжок. Катастрофа. Пол паркетный, натертый до блеска воском. Только бы не упасть, поскользнувшись. Это единственное, о чем я думаю. Как станцевала, хорошо, плохо ли, не понимаю. Но устояла, не грохнулась. Слышу глухие аплодисменты. Сталин, наклонившись, что-то говорит Мао Цзэдуну. Между ними, как на переводной картинке, всплывает лицо безымянного переводчика. Кланяюсь, натужно улыбаюсь и, как приказали, не задерживаясь, ныряю в приоткрывшуюся бело-золотую дверь. Ловлю себя на мысли, что опустила при реверансе глаза в пол. Признаюсь через годы — встретиться взглядом со Сталиным мне было просто страшно. Интуитивно. Обессиленная, медленно бреду в свою комнатуху. Бездвижно, долго сижу перед зеркалом. Лицо осунулось, не мое. Отшпиливаю красную розу. Мертвецки устала. Отдышусь, потом переоденусь. В утренних газетах краткое коммюнике ТАСС о праздничном концерте в Кремле. И моя фамилия там. Это победа. Можно теперь и побороться за свое будущее. Того глядишь, дадут станцевать что-то новое…» И ведь дали — звание заслуженной артистки РСФСР! Спасибо товарищу Сталину[122]

.

Вероятно, из вредности, Майя Михайловна не уточнила для нас подробности того, как после концерта ее и других артистов вкусно накормили кремлевской едой. В отличие от концертов в Большом театре, где их не кормили (это мог предложить только Сталин, да и то кучке избранных, усадив их за свой стол в ложе), после выступлений в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца (на специально выстроенной большой сцене) певцов и танцоров усаживали покушать. Кормили всем тем, что стояло и на столе у членов политбюро, — мясо, рыба, икра, балык, свежие овощи, крымские вина и армянский коньяк. Вот почему попасть на концерты в Кремль считалось даже большей удачей, чем петь для Сталина в Большом театре (к тому же правительственные концерты в театре отдельно не оплачивались).