Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Последний раз большой друг Большого театра был на его спектакле за несколько дней до смерти. «27 февраля 1953 года в Большом театре шел балет “Лебединое озеро”. В восемь часов в своей ложе появился И. В. Сталин. До конца спектакля он был один. Затем попросил директора поблагодарить артистов. После чего уехал на Ближнюю дачу», — утверждал охранник вождя Алексей Трофимович Рыбин. Разговорившийся в перестроечные годы (в своем ЖЭКе он разучивал с детишками «Сулико») Рыбин позиционировал себя как военный комендант Большого театра с 1935 года, много рассказывал о Сталине. Его заметки специфичны, переполнены идеологическими штампами, но являются тем не менее живым свидетельством очевидца — не зрителя, не певца, а охранника, что тоже интересно:

«Однажды партию Игоря исполнял молодой грузин. Характерные особенности его лица, бурный темперамент и явный акцент противоречили облику смелого, доброго князя Игоря. Пригласив Самосуда, Сталин кивнул на сцену:

— Кто это такой?

— Очень перспективный солист, недавно окончивший Тбилисскую консерваторию! — гордо признался главный дирижер.

— Князь-то — русский. Значит, и облик его должен быть русским, — еще раз напомнил Сталин, внимательно следивший за тем, чтобы сценические образы всегда соответствовали исторической правде.

А судьбу новичка решили просто:

— Пускай он поет в Тбилиси».

Странно, что при столь частом посещении Сталиным театра не было отмечено ни одной попытки покушения на него. Хотя, как свидетельствуют рассекреченные документы военной разведки, уже осенью 1941 года под Москвой поймали агента абвера, пробиравшегося в столицу с конкретной целью — убить вождя во время торжественного заседания в Большом театре, которое, как известно, состоялось в другом месте — на станции метро «Маяковская» 6 ноября. Органы работали…

Миновал Сталина и немецкий фугас во время бомбежки Москвы. «28 октября 1941 года в четыре часа дня, — вспоминал Алексей Рыбин, — у колонн Большого театра взорвалась полутонная бомба, разрушившая часть фасада. Воздушная волна вместе с обломками рамы и стекол швырнула меня через все фойе в стену. На другой стороне она вышибла окна в гостинице “Метрополь” и сорвала часть крыши. Погибло много прохожих. Сталин осмотрел воронку, повреждения колонн и фасада. После чего поехал в “Метрополь” к американскому послу».

Отсутствие видимой опасности в мирное время приводило и к курьезным случаям. Как-то во время торжественного заседания на стол президиума со Сталиным во главе сверху упала соринка — чуть ли не в его драгоценный глаз. Рыбин рассказывает: «Сталин ворчит: “Что это у вас с колосников какие-то шмели пикируют прямо на стол?” Мне — взбучка от Власика. Ночью полез проверять колосники. Обнаружил посторонний предмет. Совершенно безвредный. Но как он там оказался? Ведь кто-то же положил его. И явно с провокационной целью. А то позвонил шеф: “Ждите гостей”. Шла опера “Иван Сусанин”. Я уже слышал сигналы машин на площади Революции, а дверь правительственного подъезда не открывалась и все. Хоть тресни! Наглухо заело верхнюю воздушную пружину. Пришлось рабочему Лузану вдребезги разнести ее обухом топора. Не то соответствующая кара мне была бы гарантирована. А то во время балета “Конек-Горбунок” замкнуло провода в софитах. Вспыхнуло полотно декорации. Зрители, видимо, думали, что спектакль поставлен в новой редакции — так надо по ходу действия. Пожарных от этого фейерверка в холодный пот бросило. Про меня и говорить нечего — все происходило на глазах Сталина. Вдруг нашелся дирижер Ю. Файер: поставил оркестр на паузу. Занавес мигом закрылся. Одновременно упал с колосников огнеупорный занавес. В считаные минуты огонь потушили. Спектакль продолжался. Какая кара после окончания ждала меня? Ведь новый нарком уже брал всех в “ежовые рукавицы”».

Не будем строги к запискам охранника, он не поэт-гимнописец и не прима оперной сцены. Что-то напутав, Рыбин в основном донес до нас изнанку сталинского театра. Вождь так любил эту сцену, что, казалось бы, и прощание с ним в марте 1953 года должно было бы пройти здесь под звуки им же утвержденного гимна. Это было бы интересным и запоминающимся ходом. Но сложившаяся традиция диктовала иное развитие событий — с вождями прощались в бывшем Благородном собрании, известном в советскую эпоху как Дом союзов.

Интересно, что арест Берии также обсуждался его коллегами по политбюро в Большом театре, куда первое время после смерти Сталина они продолжали приезжать. В день ареста в кабинете главного редактора «Правды» Дмитрия Шепилова раздался звонок кремлевской «вертушки». В трубке прозвучал голос Пантелеймона Пономаренко, первого министра культуры постсталинской эпохи (в прошлом — начальника штаба партизанского движения):

— Товарищ Шепилов? Мы все сейчас в Большом театре. Товарищи интересуются: у вас в номере завтра не идет никакая статья Берии?

— Нет, у нас никакой статьи его не поступало.

— А нет ли какого-нибудь упоминания о нем в какой-либо связи или просто его фамилии?

— По-моему, нет, но я сейчас еще проверю в полосах.