Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой

Нина Глазунова, урожденная Бенуа, выбросилась из окна мастерской в мае 1986 года, что стало результатом происков противников и врагов художника, как он сам не раз говорил. После случившейся трагедии по Москве поползли слухи, что разбившаяся Нина Глазунова была найдена на мостовой в строительной каске на голове, надетой, чтобы не повредить при падении лицо.

У Глазунова в Калашном собирались те, кого на Поварской у Мессерера трудно было бы себе представить. Например, писатель-монархист Владимир Солоухин, министр внутренних дел Николай Щелоков с супругой, посол Испании Хуан Антонио Самаранч, академик Игорь Шафаревич, солист Большого театра Александр Огнивцев, а также прочие — «корреспонденты и проныры-проходимцы, деловые люди и таковыми прикидывающиеся, актеры, певцы, чиновники разных рангов…».

О Щелокове — разговор отдельный, он воспринимается нами как коррупционер эпохи застоя, однако восторженные отзывы о нем самых разных представителей творческой богемы создают новый неожиданный образ. Мало того что Глазунов нарисовал его портрет, который министру пришелся по нраву, он еще и подарил своему высокопоставленному покровителю изданный на Западе фотоальбом о семье Романовых. Щелоков с благодарностью принял подарок, поставив его дома на самое видное место (еще и монархист!).

Дочь Щелокова рассказывает, что «…отец очень любил Глазунова, носился с ним как с писаной торбой. С какими только просьбами тот к нему не обращался! В один прекрасный день папа, например, приходит и говорит: “Ох, Илюшка совсем уже с ума сошел. Представляешь, стал приставать, чтобы я дал ему пистолет. ‘Зачем тебе, — говорю, — Илья, пистолет?’ ‘А я его, — говорит, — достану и вот так начну делать: паф, паф, паф…’ Ну, по мнению отца, Илья Сергеевич как гений мог позволить себе подобное, так сказать, неординарное поведение. Мы с папой много раз бывали в его мастерской, которую, кстати, ему тоже выхлопотал отец».

Дружба с Щелоковым очень помогала Глазунову в повседневной жизни — художник преподавал эстетику в Академии Министерства внутренних дел, вследствие чего был обеспечен удостоверением и соответствующим званием, что избавляло от разбирательств с госавтоинспекцией в случае нарушения правил дорожного движения, а нарушал он их часто, ибо всегда куда-то спешил.

Леонид Бородин вспоминает, что «…тогда Илья Глазунов умел спать не более четырех часов в сутки. Где-то с девяти-десяти часов вечера начинались те самые общения… Не пьющий даже кофе, он всегда был центром общения, блистал остроумием и острословием… У Глазунова никогда не было друзей “просто так”. Для Глазунова друг — это помощник в делах его. Человек, будь он трижды очарован, восхищен, влюблен в Илью Сергеевича или в его творчество, если выявлялась его очевидная бесполезность для дела (а у Глазунова на очереди непременно было какое-нибудь дело и непременно на благо России, и не менее того), такой человек рано или поздно, мягко или жестко “отшивался”, зачастую посчитав себя обиженным или даже оскорбленным».

Но был среди всей московской богемы человек, которому Глазунов открывал двери в любое время дня и ночи, — Сергей Михалков: благодаря ему художник-ленинградец стал москвичом. Случилась их судьбоносная встреча в 1957 году после успешной выставки Глазунова в Центральном доме работников искусств (ЦДРИ), где демонстрировались в том числе иллюстрации к романам Достоевского. Глазунов тогда подрабатывал грузчиком на Рижском вокзале, ютился в кладовке коммунальной квартиры. «Дверь кладовки, в которой мы разместились с [женой] Ниночкой, выходила прямо в кухню, и нас, живущих впроголодь, с утра до вечера душили ароматы варимых жильцами супов и жарящихся котлет, которыми словно были пропитаны стены нашей кладовки. Большинство обитателей коммуналки были люди преклонного возраста. Мы погрузились в атмосферу угрюмой недоброжелательности, столь характерную для коммунальных квартир. На всю жизнь я убедился в том, что коммунальные квартиры — одно из средств разложения общества на ненавидящих друг друга людей».

И вот в один прекрасный день на пороге кладовки появился долговязый Михалков с сыном Андреем — он-то и привел папу к своему новому другу, поведав ему о скитаниях талантливого живописца, которому уже тогда совали палки в колеса все кому не лень. Михалков поговорил с кем нужно, то есть с Фурцевой, первым секретарем Московского городского комитета КПСС, и Глазунова прописали в столице, дали однушку в Кунцеве. Автор «Дяди Степы» свел художника и с нужными людьми, помог получить заказы на иллюстрации к произведениям Лермонтова. И не забывал наставлять, как надо вести себя во властных кабинетах, с кем дружить, а кого игнорировать. Он стал для Глазунова почти крестным отцом в Москве. Уроки Михалкова не прошли даром: через несколько лет Глазунов уже сам, набравшись храбрости, попросил у министра культуры СССР Фурцевой выделить мастерскую и Щелокова привлек. Так и поселился Глазунов в Калашном переулке.