Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой

Не приди Михалков на помощь, неизвестно, как сложилась бы судьба Глазунова, пытавшегося любыми путями зацепиться в Москве. В 1957 году он близко сошелся с Артуром Макаровым, пасынком звездной пары — Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Артур к тому же приходился жене кинорежиссера племянником, был человеком в московской богеме известным, дружил с Высоцким, Тарковским, Шукшиным. У последнего он сыграл маленькую роль в «Калине красной» — персонажа в воровской малине. Артур привел Глазунова домой в высотное здание гостиницы «Украина» на Кутузовском проспекте и представил родителям. Добрые люди пристроили Глазунова художником на фильм «Память сердца» о сбитом во время войны американском летчике, полюбившем в итоге Россию. Фильм снимала Татьяна Лиознова.

«Не скрою, — писал Глазунов, — меня особо интересовали обещанная московская прописка с комнатой и, само собой, гонорар. Я увлеченно работал над эскизами и как-то не придал особого значения тому, что предварительно надо заключить договор на работу. Мои эскизы понравились». Лиознова сказала, чтобы он оставил их ей, а в конце работы с ним рассчитаются. Так он и сделал. А через несколько месяцев художником кинокартины назначили совсем другого человека, да еще с нерусской фамилией — Ной Сендеров. Все попытки Глазунова получить гонорар за уже сделанную работу окончились ничем. Тогда он вновь пошел к благодетелям, услышав от них: «Ильюша, я и Сергей Аполлинарьевич относимся к вам с искренней любовью. Каждое утро любуемся вашей “Девочкой с одуванчиком”, которую вы подарили мне. В ней столько чистоты и нежности! Но здесь я ничем помочь не могу. Таня выбрала другого художника, и особо никто не знает сейчас, где ваши эскизы, и потому вы не сможете получить гонорар, обещанную прописку и однокомнатную квартиру, о которых поначалу шла речь».

Вообще же, борьба со всеми этими завистниками и врагами станет для Ильи Сергеевича важнейшим подспорьем в его творчестве на всю жизнь. Гости его мастерской не раз и не два слышали от хозяина жалобы на то, что опять не дают «государыню», что Союз художников задерживает присвоение ему звания народного художника, а Академия художеств не хочет принимать его в свои члены. А еще предатели — их вокруг Ильи Сергеевича будет хоть пруд пруди. Да взять того же Солоухина — к началу 1990-х годов он напишет роман, где главным героем — давним агентом КГБ — выступит ну очень похожий на Глазунова человек…

А как им, завистникам, не взяться-то? Ведь более популярного художника в СССР вряд ли можно было найти, о чем свидетельствовали очереди желающих взглянуть на его картины. В июне 1978 года московский Манеж оказался в небывалой людской осаде — с утра москвичи занимали очереди, чтобы попасть на персональную выставку Ильи Глазунова, представившего на суд зрителей картины на исторические, национальные и религиозные темы. В течение месяца Манеж посетили более полумиллиона человек, Москва давно не видела такого массового интереса к искусству.

Многие приходили с фотоаппаратами, пытаясь запечатлеть на пленку в том числе и знаменитую картину «Возвращение блудного сына» (дорогущий каталог раскупили стремительно), а другие на словах пересказывали увиденное, удивляясь, как в центре советской столицы вообще возможна пропаганда религиозной живописи. Оценки выставки были разными. Хорошие отзывы Илья Сергеевич отобрал и издал отдельной красивой книгой, подарив ее Щелокову и Михалкову. Интересно, что как и разгром в Манеже в 1962 году, так и выставка Глазунова в 1978 году были совершенно определенно восприняты на Западе. Если в 1962 году это истолковали как обозначение невозможности поворота назад, к сталинизму, даже несмотря на реакцию Хрущева (ведь никого же не посадили!), то в 1978 году журнал «Посев» сделал вывод о том, что выставка Глазунова — своеобразная политическая демонстрация, отражающая скрытую борьбу в Кремле между националистами-государственниками и либералами-партийцами. Чувствовалось, что выход этой борьбы (и не только идейной) на поверхность мир увидит уже совсем скоро.

Глазунов рисовал не только старушек в гробу, Брежнева и Щелокова, но и кучу именитых иностранцев, от Индиры Ганди до Федерико Феллини (часто по фотографиям), тем не менее по числу посетивших мастерскую живых дипломатов и послов фору ему мог дать Анатолий Брусиловский. Свою первую мастерскую он обустроил в Казарменном переулке: обширный полуподвал старого дома чуть ли не допожарной постройки включал в себя большой зал, сени и спальни с русской печью. Красота! Художник достал вагонку (жуткий «дюфицит»), обжег ее паяльной лампой и обил стены мастерской. Стена была готова для развески картин. Мебель приволокли соответствующую — большущий деревянный стол с лавками, покрытыми медвежьими шкурами. На резном дубовом столе художник примастил раструб старинного граммофона, «как гигантский цветок вьюнка, который играл роль “рога изобилия” — при умелой сервировке из него как бы высыпались фрукты, грозди разноцветного винограда, айва (любимый мой плод!), сливы, груши, персики».