Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

На допросе Харахорка показал, что родился он около 1726 года в семье купца Александровской слободы Елисея Давыдова сына Буханова и вырос при отце. Но весной 1741 года его сдали в рекруты и определили в Коломенский полк, в котором он прослужил несколько месяцев. Когда его из полка отправили в Тулу «для оружейного приему», он дезертировал и осенью вернулся в Москву. Сперва Харахорка ночевал под Москворецким мостом, а когда наступили холода, перебрался в Зарядье к Федулову. Сразу по возвращении в Москву Иван принялся «мошенничать» со своими приятелями, известными профессиональными ворами Кондратием Безруким, Иваном Диким, Михайлой Голованом, Максимом Поповым и другими: «…по Москве-реке крали у проезжих деревенских мужиков овес и муку, а во сколько поймов, того за множеством сказать не упомнит. А продавали оное извощиком, а кому имянно, не знает не заведомо, что крадено»[352]

.

Вряд ли пятнадцатилетний беглый рекрут сразу смог бы включиться в преступную деятельность да еще и в компании с известными профессиональными «мошенниками», не имея за спиной преступного прошлого. Скорее всего, он еще до армии знался с московскими преступниками. Как известно, кандидатов для сдачи в рекруты выбирали на мирских сходах, и община стремилась послать в армию людей «маломочных», для посадского общества бесполезных, обременительных или даже опасных[353]

. Видимо, к таковым относился и Харахорка.

Беглые и беспаспортные люди составляли неотъемлемую часть московского социального пейзажа XVIII века. Историк Г. В. Есипов, впервые проследивший по документам Сыскного приказа обострение криминогенной обстановки в Москве в первой половине столетия, считал существование огромного числа беглых людей, главным образом солдат, основной причиной роста преступности в городе: «…бегство было единственным средством избавиться от тягостей крепостного состояния, существовавшего в полном его развитии и поддержанного законами. Бегали много и от рекрутства, которое было ненавистно русскому народу. Днем бродили гулящие люди по Красной площади, в Охотном ряду, на Крестцах, в рядах, по торговым баням. Ночью они грабили шайками; темные, неосвещенные улицы и переулки, с деревянными полусгнившими мостовыми, а большая часть и совсем без мостовых, грязные пустыри, дворы, разрушенные и покинутые после пожаров, облегчали дерзкие разбои ночные, давая легкое средство скрываться, а полное неустройство полицейского надзора ободряло грабителей. Ворам и мошенникам нужны тесные местности и толпа, а эти условия в некоторых пунктах Москвы исторически сложились со всеми удобствами для промышляющих чужой собственностью»[354]

.

Это наблюдение вполне согласуется с тем, что в «повинном доношении» изложил известный нам беглый солдат Алексей Соловьев. Именно беглецы, по мнению Соловьева, составляли основу воровского мира Первопрестольной: «…жив праз[д]но в Москве, усмотрел беглых салдат, драгун, матрос и праз[д]ноживущих, которые от службы и подушного окладу укрываются»[355]

.

Действительно, в Москве и ее окрестностях скрывалось большое количество «утеклецов» из армии. Например, пойманный Каином в августе 1743 года беглый солдат Михайла Тимофеев сын Соболев на допросе показал: «…беговчи, жил в лесах, брал грибы и ягоды и, приходя в Москву, оные грибы и ягоды продавал разным людям, от чего себе и пропитание имел. А в доме ни у кого не жил, и… мать ево, Василиса Герасимова, по побеге ево никогда не видывала. И сего июня 17 дня он, Михайла, пришел в город Китай к собору Василия Блаженного к обедни Богу молитца, и в то время увидел ево доноситель Иван Каин и, взяв ево, привел в Сыскной приказ».

В том же августе Каин поймал другого беглого солдата, Гаврилу Степанова сына Богданова. В Сыскном приказе тот признался, что после побега из «Ингермоланского» полка он из Санкт-Петербурга пришел пешком в Москву, а «шел он дорогой недель с пять, кормился мирским подаянием и пришел в Москву сего августа после празника Успениева дни, а в котором числе, подлинно сказать не упомнит, и жил в Москве за Сухаревой башней, начевывал в пустых сараях с неделю, кормился мирским же подаянием».