Правдивые истории еврейского местечка Черняхов

Но не это занимало Арончика в его восемнадцать лет. Дело в том, что одновременно с обучением в институте и поставкой хлеба, Арончик подрабатывал у юриста по фамилии Вольфман. Вольфман был вдовцом некоторое время, а потом женился на женщине с пятью детьми, да к тому же украинке. Дети были разного возраста и от разных мужей, но истосковавшись по отцам, приняли юриста как родного, и величали его исключительно папой.

В один из дней, когда Арончик перебирал бумаги у Вольфмана, прибежал его пасынок и прямо с порога закричал: «Война!» Вольфман побледнел, посмотрел на Арончика, достал портмоне и протянул парню пятьдесят рублей.

Дальше было всё, как у всех: прибежав домой, Арончик застал плачущую мать с повесткой в руках, где было сказано, что комсомолец Арон должен явиться с вещами в военкомат и оттуда он должен отправиться защищать свою Родину от фашистских захватчиков. Всё так и случилось: он ушёл воевать, а всю его семью расстреляли в Черняхове. В 1946 году Арончик демобилизовался и вернулся в Черняхов, чтобы увидеть хоть кого-то из тех, кто остался из его прошлой, довоенной жизни. Не встретив никого из знакомых и родных, он пошёл в лес, сел на какой-то пенёк и долго-долго плакал. Он не плакал всю войну: ни одна слеза не выкатилась из его прекрасных еврейских глаз, когда он шёл в атаку, когда хоронил друзей, когда узнал о смерти семьи. А сейчас он оплакивал их всех, ушедших в небытие. Горе его было настолько сильным, что он не заметил, как заснул. Война научила его спасть сидя, и сейчас, облокотившись на торчащий из земли сук, боец красной армии Арон спал, а из его глаз продолжали течь слёзы. И лишь дуновенье ветра, который вдруг поднялся неизвестно откуда, осушило эту солёную влагу на его лице. Арончик улыбнулся во сне. Ему приснилась мама. Она, почти прозрачная и невесомая, подошла к сыну и, коснувшись его лица, прошептала:

«Милый мой Арончик! Не печалься! Мы все здесь: и твой отец, и твоя бабушка Миндл, и твои братья и сестричка… Мы все здесь.»

«Где, мамочка?» – спросил сквозь сон Арончик.

«Дома, сыночек, дома!» – ответила мама и прижала к себе голову сына.

«Мама, отец не сердится на меня?»

«За что, мальчик мой, он должен на тебя сердиться?»

«За то, что я живу, а вас нет».

«Нет конечно! Разве он может на тебя сердиться? И потом, почему это ты решил, что нас нет? Мы есть! Человек не может исчезнуть просто так, как будто его и не было!»

«Но если вы есть, то почему я вас не вижу? Почему не могу обнять вас?»

«Мы здесь, дорогой, в твоём сердце!» – и мама положила свою прозрачную руку туда, где стучало, билось, болело сердце еврейского маленького мальчика по имени Арончик.

26 июня 2017 г.

Эпилог

Передо мной лежат тетради деда Изи, Идла Айзмана. Их немного: всего четыре. Обёрнутые в газеты, исписанные до последнего листка аккуратным почерком, причём писал Изя только на одной странице, лежат сейчас на моём столе.

Прочитав последнюю тетрадь, я вдруг поняла: всё, что Идл писал в течение последних лет жизни в Израиле, является памятником, воздвигнутым этим удивительным человеком не только погибшим евреям маленького еврейского местечка Черняхов, но и шести миллионам уничтоженных людей еврейской национальности во время Второй Мировой войны. Шесть ли миллионов их было или больше, теперь уже никто вам точно не скажет, ибо многие имена так и остались неизвестными, а тела были сброшены в братские могилы без всяких записей, как хлам.

Их убивали за то, что они были евреями. В иудаизме этот период времени имеет своё название – ШОА, что в переводе на русский язык означает КАТАСТРОФА. Ёмкое слово, не правда ли? Но и это слово не описывает всех ужасов, выпавших на долю моего народа.

Дневники Ида Айзмана это своего рода «Чёрная книга – 2», но при всех ужасах, описанных на страницах этих тетрадей, в них много света. Так много, что становится нестерпимо больно глазам и хочется надеть солнцезащитные очки. Хотя, скорее всего, больно от солёных слёз, что текут ручьём и режут глаза. А очки нужны для того, чтобы спрятаться: зачем кому-то видеть эти слёзы? Душе очки не нужны – душа плачет невидимыми слезами.

Перечитывая тетради, я поняла, что повесть «Арончик» автобиографическая – в ней Идл Айзман рассказывал о себе и своей семье. Видимо, так было удобнее, ибо когда рассказываешь о себе от третьего лица, боль притупляется, и все события рассматриваешь под другим ракурсом, менее болезненным и более объективным…

Также я поняла, что из переданных мне дневников более, чем я написала, ничего написать не получится: Идл крутился в своих очерках вокруг одних и тех же фактов, фамилий, событий. И даже описывал одинаково. Он всё время возвращался и возвращался к прошлому, боясь упустить какие-то мелкие детали.