Право на любовь

Закончилось всё неожиданно для моего впавшего в полубессознательное оцепенение разума. Шарф натянулся особенно сильно, перекрывая доступ к кислороду, я выгнулась, широко раскрыв рот, и уже сипела, не в силах исторгнуть из себя ни звука. Кажется, Самойский всё-таки решил применить ко мне крайние меры… Чёрт… Как же Аня без меня… Он же и до неё доберётся теперь… Словно сквозь вату я услышала сдавленный стон, и почувствовала внутри особо мощные толчки, настойчиво раздвигавшие напряжённые мышцы. И — всё. Тиски на шее разжались, я судорожно закашлялась, ничего не видя вокруг и уже ничего не ощущая. Ни боли, ни тем более удовольствия. Кажется, лимит выдержки на сегодня исчерпан. Смутно слышала бормотание Глеба, пока он освобождал меня, но слов разобрать не могла. Запястья саднили, в горле першило, в груди кололо, а тело ломило от всего, что с ним сегодня делали. Снятые с сосков зажимы добавили острых ноток в букет ощущений, от вспышек боли, опаливших грудь, я слабо застонала, слизнув с губ солёные капли. Ноги и руки к тому времени уже были свободными, и я перевернулась на бок, зажмурившись и чувствуя ужасающую слабость во всём теле. Ко всему, меня ещё начало трясти мелкой, противной дрожью. Страшно хотелось очутиться дома, в ванной, наполненной горячей водой… Или хотя бы под душем.

— Идём, Лилечка, — бормотание Глеба послышалось над самым ухом, и меня взяли на руки. — Послушная моя куколка…

Ничего не отозвалось на эти слова, эмоции словно выключили. Наверное, позже придёт откат, но сейчас я погрузилась в странное полузабытье, плавая в вязком желе, где не было ни мыслей, ни ощущений. И слава богу. Не хочу думать ни о чём, и чувствовать тоже ничего не хочу. Смутно помню, как Самойский отправился со мной в ванную, заботливо помыл под душем, поддерживая, чтобы я не упала. Запястья, исхлёстанную кожу на бёдрах и ягодицах и между ног саднило, но я даже не морщилась, безучастно стоя под горячими струями. Наверное, это в самом деле всё, последняя соломинка. Внутри поселились холод и пустота, как в ледяной пустыне. Ниже падать точно некуда, и, кажется, я всё же сломалась, Глеб дожал…

Немного пришла в себя, когда обнаружила, что стою в той самой спальне на первом этаже, а Самойский меня одевает. Аккуратно и уверенно, не путаясь в одежде и застёжках. Ну да, рука набита, наверное. Всё происходило в абсолютной тишине, нарушать которую совершенно не было желания. Закончив, Глеб выпрямился, подал сумочку и подхватил под локоть, мягко потянув к выходу. Я послушно пошла, глядя перед собой и автоматически передвигая ноги. В коридоре, остановившись перед дверью, он положил мне ладони на плечи, прижавшись к спине, и тихо произнёс на ухо:

— Завтра поставишь камеру, Лиля. Отговорок не принимаю, как ты это сделаешь, твои проблемы. И я не шутил, когда говорил, что в следующий раз за твою непокорность здесь окажется Аня. И то, что с тобой сегодня было, только начало, — его губы коснулись моей шеи, и Самойский отступил. — Иди, детка. Такси отвезёт тебя домой. Телефон не забудь включить, — добавил он, из чего я заключила, что Глеб лазал по моим вещам.

— Хорошо, — бесцветным голосом ответила я и открыла дверь, не оглядываясь, шагнула в коридор и направилась к лифту.

Такси в самом деле ждало около подъезда. Я села, откинувшись на сиденье и прикрыв глаза, всё так же ни о чём не думая. Телефон включила, уже когда подъезжали к моему дому, и опять платить не потребовалось — Глеб обо всём позаботился. Губы на несколько мгновений растянулись в кривой усмешке, и снова навалилась апатия. Заботливый, конечно. В гробу я видала такую заботу. Вышла из машины и побрела к подъезду, автоматически передвигая ноги. Добралась до своей квартиры, зашла, даже не испытывая желания напиться, как после групповухи. Вообще ничего не хотелось. В квартире горел свет, хотя время уже двигалось к полуночи, но я не обратила на это никакого внимания. Скинула туфли и вышла на кухню, не совсем понимая, зачем. Медленно опустившись на стул, я уставилась перед собой бездумным взглядом, полностью погрузившись в себя. Навалилось ощущение, что — всё, жизнь зашла в тупик, и выхода просто нет. Совсем.

От раздавшегося на кухне обеспокоенного голоса Ани я едва не вздрогнула, очнувшись от оцепенения.

— Лиль? Всё в порядке? Что случилось, Лиля, ты чего такая?..

Я подняла голову, посмотрев на сестру. Такая домашняя, с небрежно собранными в хвост тёмно-русыми волосами, широко распахнутыми глазами, в которых плескалось беспокойство. Они у Аньки красивые, большие, серо-голубые, меняющие цвет от её настроения. Курносый нос с россыпью веснушек, сейчас выступивших ярче. Аккуратные, пухлые губы, не нуждавшиеся в помаде. Под растянутой футболкой с полустёршимся принтом проступали мягкие очертания груди, леггинсы обтягивали стройные ноги. Красотка растёт, повезёт же какому-нибудь хорошему парню. Главное, чтобы не попался такой мудак, как Глеб…

И тут меня прорвало. К горлу подкатил вязкий ком, во рту стало горько, и перед глазами всё расплылось от навернувшихся слёз.