Предатель. Чеченские рассказы

Они зашли в кафе, долго пили пиво на её деньги, потом на метро поехали к Рыбочкину домой, занимались там сексом и в скором времени навсегда расстались.

Не пошёл Лёшин текст в учебник. «Кроме вас, — написал ему Левенталь, — все авторы согласились на нашу редактуру. И даже Роман Сенчин сначала не соглашался, а потом согласился. Поэтому у нас вся книга выдержана в единой стилистике, и только ваш текст выбивается из общего ряда».

Но Лёша уже был только рад, что отбился от этих идиотов, написал, что он не такой известный писатель как Роман Сенчин или Шолохов, и не может себе позволить печатать чужой текст под своим именем, даже за двенадцать тысяч.

А эссе про Куприна Лёша с незначительной правкой опубликовал в журнале «Новый мир». И получил гонорар — 1800 рублей.

На прощание Лена сказала ему: «Я всё, конечно, понимаю, Лёша. Ты, конечно, писатель, хоть и неизвестный, но меня уже достало, в конце концов, самой платить за пиво. Может быть, я девушка!.. И знаешь… это, в конце концов, совсем глупо — месяц работать каждый день и получить 1800 рублей. Нормальный человек столько получает за то, что в течение одного дня ничего не делает».

Вот и пойми этих баб…

Что Лёша виноват, что работает как проклятый задарма?.. Сама же говорит, что евреи во всём виноваты.

Я думаю, просто не любила она его. И нечего ему так сильно переживать.

Наташа

В самое первое время знакомства Миша думал, что она очень смелая и самостоятельная. В первую их ночь они с жадностью и со знанием дела набросились друг на друга. Свет из-за недодёрнутых занавесок падал в глухой переулок, и пьяному, мочившемуся под окном, казалось, что он смотрит порнографический фильм. Когда Миша в перерывах ходил на кухню курить, она увидела за стеклом лицо, не объяснив ничего, оделась и вышла, и там, под окнами, длинная тень прыгнула от неё в подворотню.

В следующую ночь они ели раков, много, целый кулёк, и пили импортное пиво в маленьких бутылочках. Диван-постель раскинулся почти на всё пространство комнаты, обклеенной простенькими, давно пожелтевшими обоями, а старый шифоньер в углу в самый неподходящий момент хлопал о стену облезшей дверцей, и непривычная, маленькая, вся блестящая и иностранная бутылочка казалась чёрным принцем, случайно забредшим в придорожный кабак.

Наташа быстро оказалась его сожительницей. Миша не заметил, как в шифоньер перекочевали все эти многочисленные блузки, юбки и джинсы, и после первой той бурной ночи она утром уже гладила, как само собой разумеющееся, его рубашку.

Наташа училась, приходила только вечером, а на выходные уезжала в станицу к родителям. Иногда она ночевала у себя. Но чем дальше, тем яснее становилось ему, даже без намёков, что невыгодно оплачивать квартиру, когда в ней почти не бываешь.

Уже не в самое первое время, а когда в бабушкином шифоньере со скрипучими дверцами висели блузочки на плечиках, Миша к немалому удивлению обнаружил у девчонки, легко порхнувшей в машину, бесстрашно ходившей ловить подглядывавшего извращенца, покладистый характер и совершенную неспособность сопротивляться его воле. Ещё он нашёл хорошую хозяйку, но понял, что с ней абсолютно не о чем говорить. Внутренний мир её был настолько ещё детским — из каких-то собачек, кошечек, юбочек, почти кукол. Посторонних мужчин она до сих пор, до девятнадцати лет, называла дядьками, а женщин — тётьками, и это почему-то больше всего раздражало Мишу. К тому же Наташа, уже к его полному разочарованию, оказалась плаксой, и во второй или третий день их знакомства на своих ободранных джинсовых шортиках вышила многозначительный инициал «М».

Родители Миши, живущие в большой трёхкомнатной квартире на Садовой, в другом конце города, приняли симпатичную и такую домашнюю девочку. Развратнику-вруну со стажем Денису Михайловичу было невдомёк, что эта милая «крохотулечка», не пьющая и не курящая, и такая вежливая, просто снималась на бульваре и в первую же ночь отдалась сыну. Когда отец приглашал Мишу покурить, неестественно, противно подмигивая, и на балконе заговорщицки спрашивал, спят ли они, Миша не мог понять, прикидывается отец или нет. Прошло уже три месяца, как он познакомил с ней родителей, но, когда оставались ночевать, стелить им продолжали в разных комнатах, хотя знали, что Миша, не скрываясь, ходит в комнату к Наташе.

Отчего люди всё время врут? Так врут, что ложь пропитала всё их существование, стала совершенно обыденной и даже необходимой… У отца была любовница, ровесница Миши, разведённая и очень красивая женщина, которую он удерживал дорогими подарками. Мать знала об этом и делала вид, что не знает, а отец знал, что она знает, и делал вид, что не знает, что она знает… С ума сойти от всего этого можно… «Съешь, Мишенька, огуречек»… И, наливая водку, обязательно надо врать, представить всё так, зачем-то, что целый месяц, пока Миша не был у родителей, он ни глотка не брал в рот.

— Ну вот, учился, а теперь и выпить можно немножко!

Это пол торы-то бутылки на двоих, за вычетом двух материнских рюмочек, и почти трезвые оба, — оба же «редко» пьющие…