Предатели

Пока Танкилевич собирался с духом, Нина Семеновна сделала еще одну затяжку и сказала:

— Но вы пришли не для того, чтобы выслушивать мои жалобы.

— Сочувствую вашим проблемам, — сказал Танкилевич, — и совершенно не хочется нагружать вас новыми. Но я пришел поговорить насчет синагоги.

— А, синагога, — сухо произнесла Нина Семеновна.

— Возможно, вы слышали, Исидор Фельдман умер.

— Хороший был человек, — сказала Нина Семеновна. — Чуть ли не последний из тех, чьи родители были еще из земледельческих колоний. Я хотела пойти на похороны, но закрутилась.

— Да, он был хороший человек, — сказал Танкилевич. — Для общества и для синагоги это большая утрата. Он регулярно посещал службы. Без него у нас остается всего пятеро мужчин.

— Это вечная боль. Наши люди уходят, и некем их заменить. Но вряд ли у вас есть идея, как с этим быть?

— К сожалению — к моему искреннему сожалению, — такой идеи у меня нет, — сказал Танкилевич, и от отчаяния его бросило в жар.

Ему казалось, что Нина Семеновна даже со своего места этот жар ощущает.

— Что ж, тогда вы пришли по адресу. С сожалениями — это сюда. К нам все приходят с сожалениями и жалобами. Которые на поверку оказываются не жалобами, а просьбами. Или я ошибаюсь?

Танкилевич пристыженно промолчал.

— Ну же, выкладывайте, — сказала Нина Семеновна. — Чего вы хотите?

— Дело не в том, чего я хочу, — сказал Танкилевич. — К сожалению, то, чего я хочу, и что я могу, — две разные вещи.

Нина Семеновна сжала руки на столе в замок и в упор уставилась на Танкилевича.

— Сегодня суббота, господин Танкилевич. На меня только что наорала одна хабалка. Я не настроена играть в игры и разгадывать загадки.

— Впервые я пришел сюда десять лет назад. Не знаю, помните ли вы.

— Прекрасно помню. Даже при моей длинной и разнообразной практике такой случай, как ваш, забыть трудно.

— Значит, вы помните, о чем мы договорились?

— Дословно.

— Я все десять лет соблюдал наши договоренности. Не пропустил ни одной субботы.

— Прекрасно. И теперь ждете от меня поздравлений?

— Нина Семеновна, думаю, вы согласитесь, что десять лет — долгий срок. Тогда мне было шестьдесят, теперь стало семьдесят.

— Не пора уже перейти к сути дела?

— Когда десять лет назад мы с вами заключили соглашение, в синагоге было достаточно мужчин для миньяна. Но их давно уже не хватает. Есть я или нет, это не влияет ни на что.

На кончике сигареты нарос столбик пепла. Нина Семеновна, все так же пристально глядя на Танкилевича, стряхнула его в керамическую пепельницу — кривую, сделанную детишками в рамках какого-то проекта, с намалеванной в центре фиолетовой звездой Давида. И неумолимо и неспешно снова поднесла сигарету к губам. Выпустила струю дыма и вновь хищным взглядом вонзилась в Танкилевича.

— Думаете, Нина Семеновна, мне легко это далось? Я долгое время терпеливо нес бремя, которое наложила на меня наша договоренность. Терпеливо нес и считал это своим долгом и своим жребием. Но теперь я постарел. Здоровье уже не то. Плохо вижу. Сердце барахлит. Ишиас, и часами сидеть в троллейбусе для меня настоящее мучение. Эти поездки из Ялты меня изматывают, Нина Семеновна. И физически, и психологически. А при этом, необходимости мне так страдать, кажется, уже нет.

Нина Семеновна затушила сигарету о пепельницу.

— Итак, мы наконец добрались до сути дела? Вы хотели бы сложить с себя обязательства? По причине связанных с ними непомерных тягот?

— Да.

— А что насчет моей части соглашения? Я тоже буду свободна от своего слова?

Танкилевич с опаской глянул на нее.

— Вы говорите о бремени, которые на вас наложила наша договоренность, но почему бы вам не поинтересоваться, каково пришлось мне? Легко, думаете, мне было все эти годы кривить душой? Да еще ради такого, как вы?

Нина Семеновна подалась вперед, в глазах ее вспыхнули злые огоньки. Но было в них и кое-что еще. Что-то похожее на радость. Он ошибся. Закуска не перебила ей аппетит перед горячим блюдом. Наоборот, она лишь вошла во вкус. От закуски у нее разгорелся волчий аппетит, ей только и хотелось кого-нибудь сожрать. Наверное, даже не случись этой скандалистки, Нина Семеновна все равно бы ему отказала. Но после нее участь его была решена. Не повезло.

— Вы спрашиваете, помню ли, как вы впервые пришли в мой кабинет? Я сказала «да» не только потому, что вы сейчас об этом спросили. Я сказала «да», потому что вообще никогда об этом не забывала. Видите ли, Танкилевич, я часто о вас думаю. Думаю о том, правильно ли я поступила, заключив с вами соглашение. Вы ведь с самого начала не вызывали у меня симпатии. Ни симпатии, ни доверия. Я решила, что вы скользкий тип. Я и сейчас так считаю. За вашу работу на КГБ, за ваше поведение в последующие десятки лет, за обстоятельства, которые привели вас в мой кабинет, вы, на мой взгляд, не заслуживаете ничего, кроме презрения. Ни моей снисходительности, ни моей защиты, ни копейки денег от «Хеседа».

— Понимаю, Нина Семеновна, — сказал Танкилевич. — А десять лет моего ревностного посещения синагоги не переменили вашего мнения?