Пределы нормы

– И про папу – глупости это все. Мама говорит, папа в тот день с утра уже нализался, и вечером перед этим пил, и за руль пьяным сел, естественно, не справился с управлением. И вскрытие делали, никакого снотворного он не пил, маме бы сказали. Да и снотворного мама никогда сама не пила! А Вовка… – Лада перевела дыхание и говорила уже не так насмешливо, – а с Вовкой мы прыгали вместе, взявшись за руки… Да мы были немного не в себе, решили умереть вместе… Тебя там точно не было, я все отлично помню… И вообще с чего ты решил, что мы таблетки глотали?! – возмущенно спросила она. – В школе наслушался что ли?

– Говорили, – прошептал я.

– Мало ли, что говорили.

Немного помолчала, а потом снова притянула меня к себе и поцеловала в макушку:

– Меньше в компьютер играть нужно, навыдумывал, чего попало!

Дома меня оставили в комнате разбирать вещи, а сами ушли на кухню, готовить на стол. Я вытащил из сумки свой альбом и сел с ним на пол под окном. Открыл. Я проводил пальцем по спирали, с которой всё началось, которую карандаш выводил сам, а я лишь шел за ним. И еще было много таких же – целый лист. Потом была букашка, с головой как бусина и лапками во все стороны, как лучики солнца на детских рисунках. У второй такой же лапки закрутились усиками от клубничного кустика, и она вышла нарядной. У третьей передние превратились в клешни, и она стала крабом. Крабу подрисовал жемчужину. Нарисовал машину, какие на полях школьной тетради у любого мальчишки. Издалека смерч, не размашистой спиралькой, а скрупулезно заштрихованной змейкой, приблизился и лег к ней под колеса. Папа плевал на смерть. Поверил в свое могущество, неприкосновенность и жил так, будто ее не существует. Забыл быть тихим и осторожным. И она его заметила. А Славик со смертью играл, окружал себя ею, думал, что он с ней на одной стороне, побратим. Играл с ней – звал и убегал. Он ловил ее на сигаретки, а она поймала его. И уже неважно, кто принес Славику смерть, потому что он сам ее позвал. А вот и дерево с размашистыми ветками, на котором висеть бы Славику, как висят все подобно убитые в кино. Корни у дерева развиваются в разные стороны ногами осьминога и на каждом остром кончике капелька. Никто по Славику, как и по папе не плакал. А Вовка был оплакан, вот Ладины слезы, полный стакан. И мама его, наверное, плакала, я нарисовал слона с маленькими глазками, но получилось плохо. Ведь Вовка был хороший, но он огрызался со смертью, дерзил, дразнил. Он хотел заглянуть ей в глаза и заглядывал в пропасть. Наверное, я хотел нарисовать пропасть, нарисовал кольцо, закрасил погуще, от него две линии вниз, получилась труба на здании завода, с крыши которого он так и не упал.

На этой странице значок бесконечности. Я и в школе любил его рисовать, обводя по многу раз не отрывая руки. Их смерти стали продолжением их жизней. Папа бы все равно разбился не на этом перекрестке, так на следующем, и Славика рано или поздно кто-нибудь бы убил, и не окажись там штыря, торчащего из земли и выживи, Вовка все равно нашел бы себе высоту с какой прыгнуть. Да, среди них не было самоубийц, и они все предпочли бы жить, но каждый из них опять бы жил в полной уверенности, что можно, как этот карандаш, рисовать бесконечность пока не кончится грифель. К значку я дорисовал сверху носик, глазки, снизу два торчащих зубика и усики по бокам. В детстве Лада меня учила так зайчика рисовать.

Перевернул лист альбома. Здесь я рисовал волнистые вертикальные линии, несколько такими и остались, а остальные я превратил в профили человеческих лиц. Разных лиц, и мужских и женских, смешных, красивых и таких, которые никуда не годятся. Я, безусловно, виноват. Виноват тем, что хотел эти смерти больше, чем кто-либо. Я думал о них, вынашивал планы, высматривал возможности. Любовник Славикиной мамы этого всего не делал, он, наверное, хотел другого: чтобы их свиданиям с милой никто не мешал, чтобы у него не воровали сигареты, может, предпочел бы, чтобы Славик и вовсе не рождался. И однажды, не найдя пачки сигарет на привычном месте, пошел и убил мальчишку. Ведь если бы он думал об этом, готовился, как я, он наверняка сделал бы это так, чтобы не быть узнанным, чтобы не сидеть сейчас в тюрьме. И папу не любили многие. Он много плохого делал людям, я слышал, как шептались об этом наши гости. Но ведь никто не хотел ему смерти, так чтобы убить. Иначе он бы не умер по своей оплошности. Уже не говоря о хорошем Вовке, он писал в интернете, что не боится смерти, что и жизнь ему не дорога, но умирать он не хотел, он просто играл. Хотел только я, и хотел всей душой. Хотеть, может быть страшнее, чем убить. Поэтому мой профиль на этом листе черный. И навсегда таким останется.

– Леш, пошли!

В комнату заглянула мама.

– Иду.