Пределы нормы

– Он так отдыхает после работы – пояснила Марина Алексеевна, – ни в какую в кровать не идет. Говорит, если лягу, сразу усну. Можно подумать, так он не спит! – говорила она шепотом.

Мы смотрели сто сорок седьмую серию чьей-то жизни наполненной в основном, как я понял, бесконечными разговорами об этой жизни. Появление каждого нового героя на экране Марина Алексеевна сопровождала рассказом всей его сериальной биографии.

Но я давно уже не слушал, не смотрел, не запоминал. Как же это скучно, Вера! – с восторгом думал я. Вера сидела рядом на диване тесня недовольную Розу. Как невероятно скучно смотреть в телевизор, но как здорово сидеть вот так, на мягком диване, в комнате, погруженной в полумрак, слушать увлеченную путаную болтовню этой хорошей женщины и мирный храп ее мужа.

Фильм то и дело прерывали короткие ролики, в которых, то чистили зубы, то резали колбасу, варили макароны, в ярких одеждах пели о самом быстром интернете.

Почему я не делал этого раньше, Вера? Нет, я не про телевизор. Почему я не чувствовал этого тепла? Это не чай и батарея, не добрая улыбка и уютный диван, это не извне. Внутри стало теплее, там так спокойно, будто я сижу на своей кровати и рисую, рисую, рисую. В школе и в больнице, дома и на лавочке в парке, я рисовал, а вокруг ходили люди, что-то все время делали, говорили, ругались, а я рисовал их, и вазу на столе и ручку в стакане, птичку за окном, желтые листья на асфальте… Но стоило отложить карандаш, сунуть листочек в первую попавшуюся книгу, чтобы никто не увидел нарисованного и становилось неуютно, тревожно, хотелось скорее обратно, стать серым грифелем, жить причудливым орнаментом на белом листе бумаги. А тут и люди вокруг, не родные, едва знакомые и руки мои без дела лежат на коленях, а мне тепло, мне спокойно. Это, наверное, потому что я нормальный, Вера. Наверное, у всех нормальных так.

Приехала Лада. Они долго говорили с Мариной Алексеевной друг другу любезности, расцеловались, попрощались, условившись как-нибудь вместе попить чайку. Я смотрел на них и радовался. Как все веселы, светлы и счастливы и я теперь могу вместе с ними, я один из них.

Высохший, обогретый, сытый и немного сонный я вышел в холод вслед за сестрой. Шел снег. Я подставлял снежинкам ладони, улыбающийся рот, а Лада поторапливала: «Идем уже скорее». Она села в автомобиль, а я всё стоял и смотрел на падающие в свете фар снежинки, нарядные, искрящиеся. И не было больше ни луж, ни грязи, все укрыл снег. Белый и мягкий он светился миллионами кристалликов, казалось, так может быть только в сказке или в мультфильме про новый год или только сегодня, когда я могу сказать Вере, что я нормальный.

Часть 3

Зыбкие круги

Глава 1

Женщина с револьвером ждала меня в незаштрихованном платье. Я принялся за нее, как только проснулся. Любовно перебирал складочки ее платья, пальцами растирая тени. Вечером предстояло встретиться с Эдуардом Владимировичем. Позвал в баню, говорил ласково, подмигнул даже. Знает, что жена мне все рассказала? Боится? Скажу, что бояться нечего. Я нормальный, а остальное мне не важно.

Весь день дядя Паша ходил злой и раздражительный. Зарплату задерживали. А я радовался тому, что мои отгулы продолжаются. Жалея и заискивая перед старшим товарищем, я истратил деньги, которые мне вчера практически насильно всучила мама, когда мы с Ладой вернулись домой, на обед от Валентины Петровны. Сходил в магазин за хлебом, чаем и конфетами. Принес все это, победоносно выложил на стол.

– Деньги откуда? – удивился хмурый дядя Паша.

– Мама дала, – и быстро добавил – истратил все до копейки! – чтобы на водку не попросил.

В шестом часу отправился к Эдуарду Владимировичу. Белое, мягкое и пушистое осталось только клочками, на клумбах, кустах, там, где не ходят, не ездят. Я недоверчиво озирался по сторонам. Вчерашнее великолепие казалось сном, наваждением. Ощущение счастья, свободы будто таяло вместе со снегом. Только на день она меня расколдовала что ли? – спрашиваю Веру. Может у доктора лучше получится?

Пришел, разуваться доктор не велел. «Уже выхожу» – сказал.

– Пешком пойдем, здесь один квартал, – объяснил он, когда вышли на улицу.

Как и вчера, он оказался весел, разговорчив, дорогой рассказывал о своих друзьях, с которыми мне предстояло познакомиться.

С его женой опасно, говорил я Вере, она недобрая, безжалостная, она может говорить про Славика, про школу, называть маму «мамашей», а меня шизофреником, и при этом улыбаться, есть оливки… А Эдуарду Владимировичу всегда все равно, он лишь иногда кажется дружелюбным, но и это выходит у него как-то небрежно. Он, наверное, единственный, кто не грубил Катиной маме, слушал, кивал, с застывшей на лице улыбкой, говорил: «Идите в палату, обязательно разберемся», а сам, я уверен, шел в кабинет и продолжал играть в свои компьютерные стрелялки. Может и сейчас, когда те больничные события далеко в прошлом, деньги истрачены, и он уже не доктор, и я уже не пациент, он махнет рукой, скажет: «Шутка это была». И я не обижусь, честное слово, шутка так шутка, главное я теперь знаю…