Пределы нормы

– Ему-то что? У него встречи, компаньоны, подчиненные, званые ужины. А я дома целыми днями совсем одна. Даже эта собачонка, которую он мне подарил как будто американка, смотрит на меня тупыми глазами, хвостом виляет, а сама ничего не понимает. Ни друзей, ни родных! А тут Роза, хоть и дура, а все равно родная, одноклассники, друзья детства. Мама, ты!

Она громко шмыгнула носом.

– Зачем тогда уезжаешь? – спросил я.

– Увозит. Марсель увозит, – и совсем в слезы, всхлипывая – я-то думала, приедем, он здесь поработает, поработает, да так и останемся. Понимаешь, я хочу быть рядом с мамой, хочу ей помогать, у нее же нет никого кроме нас с тобой. Ты вот тоже женишься и пропадешь, и она совсем одна останется.

Повернула ко мне заплаканное лицо.

– И тебе, Леша, я ведь нужна. Никто тебя не знает, так как я, и не узнает. Мы ведь выросли вместе, может тебе кажется, что мы не были достаточно близки, но я всегда чувствовала за тебя ответственность. Помнишь, когда папа выгнал меня из дома? Я хотела забрать тебя с собой, хотела, чтобы мы всегда были вместе.

Всплеснула руками и бессильно опустила их на колени:

– А теперь вот, уезжаю, и боюсь, что навсегда…

Она плакала беззвучно, только плечи тряслись.

– Не уезжай, – сказал я обескураженный ее слезами.

– Легко сказать, – тихо ответила она – мне ведь и деньги его не нужны, и он сам, и Америка его.

– Лада…

– Ненавижу его, ненавижу,– она медленно мотала головой из стороны в сторону.

Лада взяла меня за плечи и притянула к себе, обняла. Сидеть так ужасно неудобно, но она обнимала все крепче и крепче:

– А тебя, Леша, люблю – и засмеялась тихим, родным смехом, смехом из детства.

– Останься, – сказал я ей в волосы, от которых сладко-ягодно пахло. Сказал той Ладе, которую всё детство спасал, которую один раз уже отпустил, пережил, той, которая осталась не нарисованной мной ни разу.

Она отстранилась, отвернулась к окну и сразу стала далекой.

– Не могу. Он мой муж и я поеду с ним – ледяным тоном сказала она, точно слезы, нежность и смех из детства мне только привидились.

– Ты… – споткнулся я, удивленный собственной смелостью – его не любишь.

– Не люблю – так же сдержанно, – но поеду. Он не оставит меня здесь. Сделает все, чтобы забрать. А там посадит под замок. Он же чокнутый. Он ревнует меня к каждому столбу – и шепотом, уже себе, не мне, – я его ненавижу, как же я его ненавижу.

Догадка кольнула меня в самое сердце.

– И едешь… Ты его боишься? – спросил я дрогнувшим голосом.

Она не ответила, продолжала смотреть в окно, за которым ничего не видела. Правды становилось все больше, от нее все больнее. Я уже и не хотел ее, зарыть бы ее обратно во все их недомолвки, хитрости, остроты. Пусть доктор со своей женой ругаются за закрытой дверью квартиры, Лада прикрывается мною от мужа, а я шизофреник, а Вера окончит школу, и выйдет замуж за хорошего человека.

– Лада, – я в порыве паники, страха, любви и еще чего-то, чему нельзя подобрать слова, схватил ее за руку – Лада, останься, – взмолился я, и прошептал еще тише, чем она недавно – у меня справка. Мне ничего не будет.

– Какая справка? – повернула ко мне родное лицо.

– Мне ничего не будет, – как много «н» здесь оказалось, наверное, от волнения, я в ней всё вязнул, с трудом выбирался и опять.

Лада осторожно высвободила свою руку из моей.

– Леша…

Стук в окно. Я вздрогнул от неожиданности, Лада озиралась по сторонам. Она открыла окно, которое разглядывала мгновение назад. Розино лицо.

– Ты куда или откуда? – спросила Роза подругу. Меня заметила, но виду не подала.

– Садись, – хрипло сказала Лада, и откашлялась.

Роза села на заднее сидение.

– И чего вы здесь сидите?

– Тебя ждем, – ответила Лада привычным шуточным тоном, потрясла головой, поправила волосы.

– Круто. А я в гости к тебе шла.

– Гости отменяются, Розка.

– Тогда куда?

– А куда вы с Лешкой хотите? Мне по делам съездить надо.

– На детскую площадку, куда с ним еще? – закатила глаза Роза.

– Ну, на площадку, так на площадку, – улыбнулась Лада.

– Ко мне вези, – зло сказала Роза, и откинулась на спинку сиденья.

– Я скоро, – шепнула мне Лада, когда мы с Розой выходили из машины у её дома.

Я шел за Розой по грязной дорожке, мимо лающей собаки, и всё озирался на то место, где еще недавно казался себе счастливым, свободным, расколдованным. Лежал белый снег, как белый чистый лист, и мой профиль белел на нем, сливался. Тонкой серой линией был изогнут мой нос, очерчены губы, закруглен подбородок. Я нарисовал себя заново, одним движением руки.

Шел согнувшись, пряча голову в плечи. Я терял Веру, не выдерживал правды. Я желал всем сердцем оказаться нормальным, быть со всеми, быть как все. Но все ненавидели друг друга, у всех в руках пистолет, и они завидуют моей справке. Выдай им каждому по такой же, разреши им всё, что они сделают? Я хотел быть ими, а они получаются, хотят быть мной? Так это и значит быть нормальным?

Вот знакомая захламленная прихожая, теплая кухня, сейчас должна выйти нам навстречу добрая улыбчивая женщина, которая – моя учительница, врач в поликлинике, продавщица и…