Пределы нормы

– Соболева говорит, что во время совершения убийства находилась у старушки, у которой сиделкой работает. А старушка не в себе, не говорит, подтвердить не может. И никто не может. Значит, алиби нет. А мотив есть – банальный, но самый верный. И отпечатки кругом ее, и на орудии убийства тоже.

– И мои. Но это не я…

– Не найдено больше ничьих, – каким-то бесцветным голосом проговорил полицейский.

– Я держал его в руках, – зачем-то сказал я, хотя это все не имело значения. Я за другим пришел.

– Кого?

– Пистолет.

– Какой пистолет? Соболев скончался от потери крови, в результате удара ножом. Кухонным. Соболева ожидает суда. – Будто с бумажки зачитал он, а от себя только добавил – Обычное бытовое убийство.

– Понятно.

Мы молча смотрели друг на друга и я спросил:

– А деньги зачем взяли?

Он долго молчал, потом ответил:

– Нет никаких денег.

А деньги точно были. Потому что у меня так же, как у Алены Игоревны не имелось алиби (ведь Роза не подтвердила, нашего свидания), но имелся мотив (жена доктора уверила полицейских, что убитого я ненавидел). А еще я шизофреник. Думаю, такими доводами и оперировал полный, чтобы уверить Марселя, что это я должен сидеть и «ожидать суда». Марсель пожалел маму и дал полицейским денег. Ведь за большие деньги можно и выдуманную шизофрению лечить, а можно не садить в тюрьму и так невиновного человека.

Молодому, вижу, самому противно, а может страшно, и он сейчас стоит здесь, и говорит, что не было никаких денег.

И я хотел сказать ему в лицо, в его приятное лицо, в его лице всем, всем: и это я не нормальный?!

Глава 8

За окном шел снег, мелкий как крупа, белый, рассыпчатый. Дядя Паша наряжал ёлку. Где-то же нашел он ее – старую, маленькую почти лысую. Обматывал мишурой, на верхушку приделал единственную игрушку – шишку.

– Как? – довольно поинтересовался он.

– Красиво.

– Мне ж Анатолий твою получку не отдал – рассказывал он мне, будто продолжал начатое – говорит: «пропьешь». А я ж, что это, я ж твое разве могу?

Я оглядел нашу мужскую обитель, да, получка у дяди Паши состоялась, и обошелся он как то без меня в эти дни.

– Съездить надо? – спросил я.

– Дык не знаю, работают сегодня или нет…

Так вот чему они все вчера улыбались, они, как дядя Паша – искали елки, наряжали.

А деньги бы кстати, подумал я, куплю Вере цветов.

– Я сейчас, к Валентине сбегаю – сказал мне дядя Паша, вставляя руки в рукава своей старенькой куртки. Наверное, о праздничном столе суетился.

Я встал, нажал кнопку электрического чайника. Хотел ждать чай, глядя на качели во дворе, а ее оказалось не видно, подъехавший грузовичок мешал.

Через пару глотков горячего, сладкого чая вернулся дядя Паша.

– Лех, пойдем, там потаскать нужно, – он пальцем указал на грузовую машину в окне, которая мне закрывала вид на качели – денег подкинут – радостно улыбался он.

Оставил чай, оделся, в кармане куртки отыскалась шапка. А вот и деньги, на цветы подумал я.

Шел за дядей Пашей к подъезду с распахнутой настежь дверью. Из него вышла Вера, неся перед собой коробку. Встретились глазами, она улыбнулась.

– Что ты доченька, мы сами!

Дядя Паша забрал у неё коробку и понес к машине, сказав мне на ходу: «поднимайся, я сейчас».

Дома у Веры ругались. Пьяный отец мешал выносить вещи, рассказывал, что и за сколько он когда-то купил, а теперь эта женщина, которая испортила ему всю жизнь (Верина мама), все забирает и оставляет его не с чем. Верина мама отвечала, что давно пора, что, наконец, заживет по-человечески…

А в углу горела елка. Мы ходили мимо мигающих огоньков, отражались в разноцветных шарах.

Верина мама решила подарить себе в Новый год новую жизнь – человеческую, думал я, аккуратно поднимая коробку со стеклянной посудой. И у Вериного папы будет тоже новая, только, наверное, недолгая, потому что выглядел он очень плохо, как и его квартира – с разбросанными вещами и пыльными углами, которые раньше скрывала мебель. И снег выпал тоже новый, я, правда, такой не люблю, мне больше нравится, когда снежинками…

Несколько раз встречались с Верой в проеме распахнутой двери, я сторонился, пропускал ее пройти первой. И только раз коснулся ее плеча своим, мы встречались глазами, она улыбнулась. Не весело улыбнулась Вера, да и не мне, наверное. Наверное, своей новой жизни, подаренной ей на Новый год, или старой, в которой оставалась наряженная ёлочка из ее детства.

Когда мы вынесли последние коробки, Верина мама громко захлопнула дверь в эту старую жизнь, и мы все вышли на улицу.

Там Верина мама принялась, оживленно жестикулируя, что-то объяснять водителю грузовика. У подъезда потный, раскрасневшийся дядя Паша уже считал деньги, что заплатили нам за наш труд, делил на два. Снег падал. А мы с Верой стояли у такси, призванного везти их с мамой в новую жизнь.