Пределы нормы

Он долго смотрел на меня. И я решил: расскажу ему все. И опять стал выводить кружки на своем колене. Быстро-быстро мой палец бегал по кругу, а я думал – а где начало? Опять про Славика? Нет, и про папу не буду, и про Вовку. Пора покидать круги. Про доктора скажу, что маму обманул, меня в психи записал. А что про смерть его знаю? Знаю, что жена ненавидела и хотела, чтобы я тоже. Марсель, наверное, ненавидел. Но не объяснишь же ему, что от ненависти иногда умирают.

– Она ведь даже не знала где лежит пистолет, – нашел я вроде хоть что-то.

– Какой пистолет?

– Которым доктора… Он в ящике, в столе лежал, Алена Игоревна мне показала.

Полицейский немного оживился, отодвинул свои записи, смотрел на меня в упор.

– Кстати, Соболева утверждает, что у вас с ее супругом был затяжной конфликт, будто вы считаете, что он неверно вам диагноз поставил. Так это?

– Нет.

– Почему же она так утверждает?

Я пожал плечами.

– Еще говорит, что вы последнее время часто у них бывали, и у нее есть подозрение, что в один из визитов вы забрали ключ от их квартиры.

Я пошарил в кармане штанов, нашел ключ и выложил его на стол.

И всё, ни мыслей, ни слов.

Полицейский долго смотрел поочередно то на меня, то на ключ, а потом будто вмиг устал, и сказал молодому, который сидел за моей спиной:

– Ты домой собираешься?

Тот неуверенно ответил:

– Хотелось бы…

– Отвези парня домой и езжай.

– Из дома не выходить? – спросил я, уже поднимаясь со стула.

– Пока не выходи.

Я провел дома, за закрытой дверью, несколько дней. В полицейский участок меня не вызывали, сами ко мне не являлись.

Мама сменяла Марселя в больнице, Марсель маму, оба мне молча улыбались, а сами не забывали закрывать дверь на ключ и как будто что-то недоговаривали.

Хотел жить как прежде, как до кочегарки, как до Ладиного приезда – рисовать, тщательно убирать квартиру, подолгу пить с мамой чай… Я хоть и считался шизофреником, но я не сидел под замком, мне некого было ненавидеть, я ничем не мучился, я ко всему привык. А теперь, днем я убеждал себя, что я «нормальным» и собирался зажить жизнью всех нормальных – пойти учиться, наконец-таки спрыгнуть с маминого иждивения, найти серьезную работу, купить цветов и отнести их Вере.

Но ночью я превращался в преступника за запертой железной дверью. Только прибывал я не в тюремной камере, а в пыточной. Моя не состоявшаяся жертва ходит рядом, улыбается мне, носит в кармане ключ от этой самой пыточной. А я сам себе судья, надзиратель и главный свидетель. Я зарабатываю себе на свободу, размыкая круги. Учусь не прислушиваться к его шагам за стеною, не сжимать кулаки при звуке его голоса, не опускать глаз, встретившихся с его. Учусь любить Ладу, не ненавидя ее обидчика.

И однажды утром, собираясь в больницу, мама, наконец, сказала мне:

– Хочешь, Лешенька, со мной? Лада обрадуется.

– А можно?

– Можно, – впервые за долгое время искренне, радостно улыбнулась она.

Это значит, думал я уже сидя в такси, что у Лады действительно все хорошо, и что полный полицейский разрешил меня выпустить. Он нашел убийцу, и это оказался не я. Значит и с Розой все было по-настоящему…

В просторной больничной палате стояло две кровати, на одной лежала неподвижная бледная Лада, другая сейчас пустовала, на ней поочередно проводили ночи Марсель и мама. Я думал, что Лада спит, но на мамино радостное «смотри, кого я к тебе привела!» она еле заметно кивнула. Мама с порога принялась хозяйничать: поправила Ладе подушку, прибрала на прикроватной тумбочке. Я стоял у Ладиных ног, неловко поправляя спадавший с плеч белых халат.

– Леш, отнесешь поднос в столовую? Она будет справа, если идти… – мама еще долго объясняла, но закончила уже привычным «а, ладно, я сама».

– Привет, – Тихо сказал я Ладе, когда мы остались одни.

Она лежала по грудь укрытая простыней, и тела ее я не видел. А вот лицо… на него было неловко смотреть, и больно и жалко и стыдно признаться, любопытно. Ладу я только угадывал в нем – носа под белой накладкой почти не видно, под глазами синяки, губы обветренные, сухие.

– Привет, – тихо сказала она ими, и я сразу узнал ее голос, сдавленный, хриплый, но ее – садись.

Я придвинул стул стоящий неподалеку у окна к кровати, сел.

– Я в порядке, – говорила она с закрытыми глазами – в дерево врезалась. Подушка безопасности сработала, нос об нее сломала. Еще сотрясение мозга, и так, по мелочи, – помолчала немного и добавила – Марсель говорит, сделаем в Америке пластику, буду еще красивее – с трудом сглотнула слюну.

– Наверное, тебе тяжело говорить, – слезы наворачивались у меня на глаза, но Лада перебила:

– Все хорошо, – она чуть приоткрыла глаза, ресницы задрожали, а из-под них слезы. Одна за другой слезинки покатились по впавшим щекам – все хорошо – жалобно повторила она.

– Лада…

Что мог я сказать ей в утешение? Только и придумал:

– Накажут, виновных обязательно накажут.

– Никто не виноват. Дорога была скользкая…

– Убийцу доктора найдут.

Она с трудом открыла застланные слезами глаза. Белки налиты кровью. Я до боли прикусил губу.

– Это не важно.

– Нет, нет, – залепетал я – меня вот из дома сегодня выпустили, убийцу, значит, нашли…