Предисловие к жизни

Производственный процесс очистки салициловой кислоты не отличался сложностью и был основан на свойстве этого вещества при сильном подогреве возгоняться, сублимироваться в виде лохматых белоснежных хлопьев. Нагнетаемый в сублиматоры вихрь горячего воздуха подхватывал хлопья и через специальные отверстия в аппаратах уносил в камеры для сбора чистого продукта. Эти камеры-сборники стояли рядами на всех этажах и коридорчиками соединялись между собой в единую систему. В камерах (каждая размером в большую комнату) подолгу бушевали метели, пока нетающий снег, угомонившись наконец, не оседал на стенках.

Костя с Аркадием и работницы-сублиматорши скребками сметали белую салицилку со стен и собирали ее в поместительные ящики. Они же вели загрузку аппаратов, наблюдали за режимом нагрева и подачей воздуха вентиляторами.

Молодые наши пролетарии знали, что каждый цех на заводе имел свою, ему присущую неприятность. Возле сушилки Зальге трудно дышать. В метиловом эфире донимал интенсивнейший запах. В цехе сублимации некуда было деваться от жары. Летом и зимой, днем и ночью здесь всегда стояла тропическая жара — от распаленных сублиматоров, от летящего по всем камерам сначала очень горячего, потом просто горячего, потом очень теплого и просто теплого (по мере удаления от аппаратов) воздуха.

Всегда здесь хотелось пить, и всегда люди ходили мокрые от пота. «Безумная, дикая, невыносимая, чертова жара!» — говорили они, находя облегчение в энергичных выражениях.

Очистив очередную камеру от белоснежных сугробов, сняв респиратор и прокашлявшись (частицы кислоты першили в горле), Костя пошел в другой конец цеха: там у выхода в закрытом шкафу находился бак с водой. Около него уже стоял Аркадий и жадными глотками пил, и пил, и пил из литровой жестяной кружки, не замечая, что вода обильно поливает ему куртку и башмаки.

— Дикая жара, чертовская, прямо-таки сволочная, я не могу больше, — сказал без всякого выражения Аркадий. Он передал товарищу большую кружку и стал смотреть, как тот пьет. Мокрый до того, что его густые прямые волосы словно приклеились к голове, Аркадий был похож сейчас на своего маленького облысевшего отца.

Костя пил неторопливо, маленькими, аккуратными глотками, не обращая на взгляды Фиалковского никакого внимания. Целый день Аркадий с поразительным упорством надоедал ему нытьем и жалобами на адскую жару, на воспаленную от пылевидных частиц носоглотку, на многое другое, что объединялось у него понятием собачья жизнь. «Я не могу больше», — неизменно заключал он. Костя старался не давать выхода нарастающему раздражению, молчал. Аркадий вздохнул и опять потянулся к кружке.

— Довольно тебе, обопьешься! — отрубил Костя и спрятал кружку в шкаф.

Аркадий хотел возразить и настоять на своем, но жара смирила его строптивость. Он махнул рукой и поплелся к излюбленному месту за последней камерой (никто его не видит) и у окна (свежий воздух из форточек). Костя проверил работу сублиматора и взялся снова за скребок. Однако вбежавшая в цех табельщица Минина звонко окликнула его:

— Туфлин, тебя тетя Нюра требует в свой кабинет! Какой-то человек пришел.

Костя заволновался. Как был, мокрый и разгоряченный, в одной спецовке, он выскочил из цеха. Минина, румяная и веселая женщина, догнала его на лестнице:

— Тпру, молодец! Постой-ка тут и слегка охладись. И телогрейку на плечи набрось, чай, не лето. — Уловив его встревоженный взгляд, она добавила: — Ты имей в виду, когда что-нибудь случается, вызывают совсем по-другому.

Влетев в проходную, Костя враз успокоился: в крохотной комнатенке сидел и мирно беседовал с тетей Нюрой старший Фиалковский. Особенно назойливая сегодня Аркашкина фраза «больше не могу» стала понятной.

— Мальчик безумно страдает, — грустно говорил Григорий Семенович. — Это же ад, а не работа. Он кашляет, похудел и страшно переменился.

Костя развеселился: итак, на горизонте показалась первая экспедиция Аркашкиной мамы.

— Я пришел хлопотать: пусть переведут в другое место, где полегче. Нам нужен производственный стаж, но не такой же ценой. Ты мне помоги советом, Костя. Марину я спрашивал, к кому пойти. Она не знает. А ведь очень важно, с кем говорить, правда? Мама так и наказала: ты с Костей посоветуйся сначала.

Под деловые рассуждения старшего Фиалковского Костя невпопад стал вспоминать и никак не мог вспомнить, почему тогда кончились принудительные прогулки с музыкантом. Наверно, надоело нам с Борькой. А может быть, мама отменила. Она придумала, она и отменила. Ну да, вспомнил! Была драка, и мама сказала! «Больше не надо, обойдемся без кислорода. Еще изуродуют или убьют ребенка».

Во время очередного мирного гуляния в переулке — от Сретенки до Трубной и обратно — откуда-то из подворотни выскочила воинственная орава сверстников и набросилась на Аркашку.

— Ребята, бей его! Бей пижона!