Предсказание

Костя отпрянул от рукописи.

«Нина, – подумал он. – Если она тоже станет прошлым? Уйдет в другую сторону. Ну там в Ленинград… Одессу. И ничего не останется? Никакого следа».

Костя съежился, его всего перевернуло от мысли о Нине, и вдруг он вспомнил один вечер. Он давно о нем не вспоминал.

Они были с Ниной вместе месяца три, три с половиной. Это была прекрасная пора безответственности. Когда обед съедался как ужин, а летнее пальто с помощью ватной подстежки превращалось в зимнее. Не было обидных слов, вонзающихся как иглы кактуса, молчаливых протестов, несовместимых характеров. Не было столкновений, возведенных в принцип. Жили они легко, вдохновенно, открывая друг в друге незаурядные душевные качества, и все было просто.

Но однажды она посмотрела на него и сказала…

Это был яркий синий день. Под глазами Нины змеилась та же синева, лицо было непроницаемо и растерянно. Плохо сколотый узел Нининых рыжеватых волос, обычно такой тугой и нерушимый, казалось, вот-вот рухнет и хлынет по плечам.

– У меня ребенок, – пролепетали Нинины губы. – Там, – она показала куда-то в солнечное сплетение, – он уже растет.

Костя ничего не мог сообразить, он помешался от неожиданности. Но Нина настаивала:

– Его еще нет, но что-то есть там. Уже больше двух месяцев.

– Ну и прекрасно, – наконец прорвался Костя, – что за трагическое лицо?

Он усадил Нину на диван подальше от края, как будто сейчас она была уже не Ниной, а этрусской вазой, которая могла разбиться.

– Ребенок – это прекрасно, – повторил он. – Ну чего ты? Чего ты хлюпаешь?

Он не вникал в суть явления, он видел, что она расстроена, плачет, и хотел ее утешить.

– Ну что ты? Это же здорово! Ну ребенок!

– Мне жаль его, – прошептала Нина.

– Почему? (О господи!) – Костя понемногу впадал в панику.

Он не мог вынести ее беспомощности, виноватого вида. Одной рукой она держалась за низ живота, другой терла поясницу. Потом оглядела комнату и еще пуще заплакала. Костя никогда не видел подобного. Она плакала всем телом, даже спиной. Спина ее вздрагивала, по плечам шли какие-то конвульсии, платье взмокло на лопатках, как будто слезы лились прямо из спины. Но внезапно она стихла. Одернула подол платья и пошла умываться.

Через полчаса, наскоро перекусив, Костя повел ее погулять на набережную. Они брели вдоль Александровского сада, потом долго стояли перед Василием Блаженным. Костя радовался звездам, теплому ветру. И чтобы Нина про это не заговаривала, он посвятил ее в чрезвычайно важные две мысли, которые как раз тогда занимали его. Помнится, речь шла о славянофилах и их исторических корнях и о чем-то еще. Нина внимательно слушала, кивала согласно, и… все уладилось. Она больше не плакала. И потом тоже не вспоминала о ребенке. Это было хорошо. Костя пуще всего боялся ее слез, нового приступа странных конвульсий.

Прошло месяца два… И уже зимой они собрались на праздник во Владимир и Суздаль. Нина до отказа набила походную сумку. Она любила тщательно укладываться, помнила обо всем до мелочей и поражала Костю своей предусмотрительностью в вопросах походного быта.

– Подкинь на плечи. Как она ляжет, – попросила она и показала на котомку.

Костя глянул на котомку и ахнул.

– Да ты что, – сказал он, – разве тебе можно!

Нина застыла с котомкой в руках. Она глядела на него все более ошарашенно и изумленно, как будто Костя ей сообщил, что на соседнюю улицу упал новый, совершенно неизвестный доселе метеорит.

– Растет там небось, – пробурчал Костя. – А ты о нем и не думаешь.

Нина опустила руки и все глядела на Костю, как бы изучая и оценивая. Потом подошла и тихо, несердито уронила:

– Дурачок ты. Его же нет.

Почему его не стало, что Нина с ним сделала, Костя не понял. По обоюдному невысказанному уговору они никогда больше не поминали об этом.

Сейчас он подумал, что Нина в тот синий предпраздничный день ждала от него каких-то веских, как гири, слов.

Но этих слов Костя не умел говорить. Вообще, как выяснилось, он многого не умел. С тоской он поглядел на тщательно заставленные стеллажи, на монументальную черную мебель, как укор возвышавшуюся за его спиной, затем потянул к себе рукопись и продолжал чтение.

«Блондинка Валя казалась усталой. Вид был менее официальным», – прочел Костя. Откуда она снова взялась, эта Валя? Ах да! Тамара Кудрявцева вернулась в отдел кадров. Он пытался собраться с мыслями.