Предсказание

Сегодня, 8-го, второй (и последний) концерт в зале «Россия». Нетрудно предположить, что будет твориться после вчерашнего: когда милиция адсорбировала безбилетников аж от Кремля, когда по «ящику» в вечерних новостях воспроизвели ее историческую пляску с Ю. М. Лужковым.

– Ничего, к вечеру пройдет, – уверяет нас Лайза. – Еще до концерта целых два часа.

– Кофе помогает?

– Еще бы. Кофе, кофе и кофе. И есть буду. Разве удержишься. – Она показывает на влажно поблескивающие помидоры, черешню и торт, который с неотразимой улыбкой подносит ей дочь Церетели Лика, сама талантливая художница.

Она заглатывает кофе, меняет сигареты, пробует торт.

– Мои планы? Хочу выбрать время для работы в кино и театре, но сейчас так много выступлений в разных странах. Больше всего хочу встречаться с публикой, петь, танцевать. Улыбаетесь? Да, так было всегда. Ничего не изменилось во мне за эти годы. Для меня зритель – самое главное. В сущности, после смерти родителей я очень одинока. У меня только один по-настоящему близкий друг – вот, Билли. Работать с ним легко. Хотя сейчас все дается намного труднее. Это вам не видно, а я-то знаю.

Ее торопят, дедлайн. «На концерте сегодня будете? – И, не дожидаясь ответа, – к Церетели: – Станцуете со мной «Калинку»? А то мэр второй раз отказывается».

Публика ликовала и в этот вечер. Завершая его, к московскому мэру в «Калинке» примкнул и питерский. Собчак тоже не ударил лицом в грязь.

Мы прощаемся. На сколько теперь? Увижу ли я через годы Лайзу на вершине славы? Встречусь ли с Мишей?

Недавно он сказал: «Может быть, сыщется крюк, чтобы зацепить им меня и стащить со сцены, вообразим этакую водевильную ситуацию. Но так или иначе, я еще не готов исполнить свой прощальный номер».

Нет, мы не прощаемся. Браво, Миша! Удачи, Лайза!

P. S.

Прошло почти полтора года. Приехав в Нью-Йорк на открытие Russion World Gallery, я узнала, что на Бродвее, в мюзикле «Виктор/Виктория», именно в эти дни – Лайза! Вот и свиделись. Она явно простужена, ей не даются верхние ноты, но публика ее боготворит, ей все прощают, ей рукоплещут неистово.

А на другой день, в годовщину смерти Бродского, я увижу и Мишу. Худощавый, глазастый, с чуть запинающимся голосом, он окружен друзьями, к нему липнут фоторепортеры.

Мы говорим о разном: нет, он не собирается в Россию; да, в конце марта его труппа, White OakDance Projekt, показывает в Нью-Йорке новую программу, где будет танцевать и он сам.

– Как семья, дети? Помню, у вас их было трое.

Он улыбается:

– Уже четверо.

Семьсот новыми

Конечно, и в тот весенний день, 16 апреля, когда Костя Добровольский выбежал от Нины, у букинистического на Арбате прохаживалось привычное мужское общество. Конечно же старик в мятом пиджаке с папками под мышкой, стайка школьников, помахивающих кляссерами, и историк-студент в болонье и модной кепочке, закрывающей пол-затылка.

И этот, по прозвищу Подробность, с тупым подбородком и дрожащими пальцами морфиниста, был тоже здесь. Он стоял около пожелтевшего, как старый потолок, пенсионера и хвастался объемистой рукописью. Костя уже видел эту рукопись в руках букиниста и был убежден, что сейчас он показывает старику заключительную главу «Дневников Гришки Распутина», которые Распутин якобы вел за год до трагической гибели. Рукопись была фальшивая, как были фальшивы таинственные намеки букиниста на некие малоизвестные стихи раннего Маяковского и неизданные мемуары Айседоры Дункан о последних встречах с Есениным.

Обычно появление Кости коробило Подробность. Быть может, потому, что Костя принадлежал к высшей породе людей, называемых «творческими умами», или оттого, что в карманах аспиранта всегда звенела пустота. Кто знает? Скорее всего, Подробность тушевался перед ним, как тушуются любители рассказывать только что происшедший с ними случай, почуяв человека, слышавшего рассказ уже много раз. Обычно он стыдливо прятал рукопись, которую предлагал, чтобы переждать. Но сегодня…

Сегодня все было иначе. Небрежно оттерев собеседника-пенсионера, Подробность решительно двинулся к Косте.

– Разрешите…

– Что еще? – недовольно буркнул Костя.

– Могу, с вашего позволения, оказать услугу.

– Не нуждаюсь, – сказал Костя и втянул голову в плечи.

– Подумайте, – не отвязывался Подробность.

– Сказано вам… – угрожающе рявкнул Костя и повернулся к морфинисту спиной.

Настроение у Кости было отвратительное.

Час назад, после того как Нина тщательно застегнула на нем все пуговицы великолепно потертой куртки и подала начищенные, хорошо разношенные ботинки, она заявила:

– Кисточка, больше так не пойдет.

Костя уже поднял руки, чтобы на прощание обнять Нину, но она выскользнула.

– Либо ты наконец допишешь эти несчастные двадцать страниц «Заключения» к диссертации и сбреешь бороду, либо…

– Либо? – поднял брови Костя.

Нина замялась. У нее была необыкновенно милая манера подыскивать слова, когда мысли ее вступали в противоречие с чувствами.

– Либо, – помахала она пальцем перед носом Кости, – нам придется на время расстаться.