Предсказание

Он взял парня за локоть. Тот не сопротивлялся, и Костя повеселел. Он заметил, как из цветочного магазина, что между Домом актера и Елисеевским, вынесли три корзины цветов. Припудренные гортензии с малиновыми, чуть тронутыми увяданием маргаритками и бледно-розовые цикламены. Юбилей какой-нибудь. Или на вечер актрисе или балерине. После этих самых «фуэте» или «антраша» уставят сцену корзинами, а публика будет вопить «Плисецкую» или, наоборот, «Васильева». Браво, браво… Эх! Послать бы этого потомка с разными глазами и с его тетей к такой-то тете, рвануть на всю тридцатку цикламенов Нинке. Вот бы она опешила.

Но ничего такого не получится. Не те теперь времена.

Бывало, он здесь над Домом актера, в ВТО, работал изо дня в день. Это было как помешательство. Сценическая редакция «Смерти Тарелкина» и «Дела», режиссерские разработки, рецензии на спектакли. Он проникал в каждое слово, постигая его скрытый смысл. Он, Костя Добровольский, был могуч духом, он знал нечто сокровенное, недоступное другим. Он был убежден, что «гений и злодейство вещь несовместная». Нет, не убивал Сухово-Кобылин свою француженку. Он слишком был велик. И он любил. Зачем ему было лукавить с самим собой в «Дневниках» много лет спустя. Ведь и по Тверской-то не мог проехать, чтоб не вспомнить о Луизе.

«Гроб с телом Эмилии везли через Тверскую. Через тот переулок, где свершилась моя мука – убийство Луизы».

А день премьеры «Свадьбы Кречинского» – день торжества и счастья, когда все глаза были обращены на автора, и этот день тоже связался с ней. Только с ней.

«Интерес в городе оказался всеобщий, – записал Сухово-Кобылин, – что-то будет? Как пройдет этот замечательный день? Припоминаю я себя, как любящий и во всей своей простоте, своей любовью далеко зрящий глаз моей Луизы видел во мне эту будущность».

А потом, когда триумф премьеры остался позади: «Утром был с А. на могиле моей бедной Луизы. Все тихо там».

Нет, так не мог думать человек, два раза перебивший горловую артерию женщине, которую бросил. Это не мог быть тот, кто, крадучись в темноте, подполз к ней, спящей, и душил, и бил ее, беззащитную, а потом, перевязав ей шею косой, вывез в овраг и бросил в сугробы Ваганьковского кладбища. Все это сотворил кто-то другой, а не великий Сухово-Кобылин.

Да, тогда, в пору своих первых исследований, Костя одержимо верил в то, что написал в главах II, III, V. А потом? Потом все рассыпалось.

Потом Косте надоело копаться в фактах, которые боролись друг с другом и не укладывались в логический ряд. Его просто мутило от разноречивой нелепости опросов, улик, свидетельских показаний. Он не мог понять, зачем понадобилось дворовым Сухово-Кобылина сначала признаваться в убийстве и почему затем они взяли свое признание обратно. Всплыла версия, что увечья были нанесены уже мертвой. Зачем? Зачем крепостным было опутывать горло убитой Луизы волосами распущенной косы? Какую подлую цель они преследовали, тратя на это роковые минуты? Ну, пусть это сделали дворовые. А драгоценности! Никогда на ней их не было столько, и ничего не исчезло.

Именно об этих несообразных противоречиях говорило обстоятельное заключение самого министра юстиции, генерал-прокурора З. П. Панина в Сенате 2 октября 1853 года.

Косте все вдруг опротивело. Страшная, грязная история. На целых три месяца у него пропала охота завершать свой фундаментальный труд.

Под воздействием разъедающих душу сомнений работа его развалилась на главы, мысли, гипотезы.

Что же предпринять? Как снова обрести тайный смысл целого, сделать решающие выводы? На этот вопрос он не находил ответа. И вот теперь, когда все сроки просрочены, в темном пролете тупика мелькнула надежда. Нет. Даже не надежда, а нечто большее. «Переписка» поможет раскрыть глубокие противоречия диссертационного материала и уложить его в стройную логическую концепцию. Или и это – погоня за несбыточным?

Они вошли в ресторан Дома актера, сели в глубине второго зала «С березками». Из-за декоративных берез, прислоненных к стене, возникла официантка, и парень, скосив свои разномастные глаза, углубился в чтение меню.

Костя огляделся. Сегодня здесь было негусто. Знаменитый актер, забежавший выпить бутылочку «Жигулевского», и шумный стол двух известных сестер из цирка.

– Чего ты копаешься, – пробурчал Костя, – не подсчитывай, я заплачу.

Парень разжал пальцы.

– Я уже прикинул: борщ, сосиски с капустой, компот – у меня хватит. – На потресканной маленькой ладони лежал рубль. – Только побыстрей, – заволновался он.

– Хорошо.

Теперь Костя посмотрел на официантку. Она была костлявая, высоченная, с милой челкой и громадным шиньоном на затылке. А имя – Клава. Заказали обед, и официантка исчезла.

Да, надо было быть крупным идиотом, чтобы вместо Нининого бульона с гренками и кисло-сладкого жаркого ждать полтора часа пересоленного борща и сосисок.