Прекрасный мир, где же ты

Я не художник и не музыкант, и на то есть причины, но я писательница, и стараюсь относиться к роману серьезно – отчасти, потому что осознаю собственную привилегию зарабатывать на жизнь таким по определению бесполезным делом, как искусство. Но если бы я попыталась описать свой опыт чтения великих романов, то в нем не обнаружится ничего похожего на вышеописанный эстетический опыт, который не требовал волевого усилия и не пробуждал желаний. Лично я прилагаю серьезные усилия во время чтения, чтобы понять, что я читаю, и помнить детали достаточно долго, чтобы вынести суть. Это совсем не похоже на то пассивное восприятие красоты, которое происходит помимо моей воли; это активное усилие, результат которого – переживание красоты. Но, что, по-моему, еще более важно, великие романы заставляют меня сочувствовать и желать. Когда я смотрю на «Авиньонских девиц», я ничего не «хочу» от них. Приятно просто видеть их такими, как есть. Но когда я читаю, я на самом деле хочу: хочу, чтобы Изабелла Арчер была счастлива, чтобы у Анны и Вронского все получилось, я даже хочу, чтобы Иисуса помиловали вместо Вараввы. Может, я недалекий и безвкусный читатель, сентиментально желающий лучшего всем (кроме Вараввы); но если бы я пожелала прямо противоположного, чтобы Изабелла неудачно вышла замуж, а Анна бросилась под поезд, это была бы просто вариация того же самого. Суть в том, что меня заставили сочувствовать, я не безразлична.

Разговаривала ли ты с Саймоном обо всем этом? Думаю, он бы представил более последовательный взгляд на вещи, его мировоззрение упорядоченно, в отличие от моего. Насколько я понимаю, в католицизме красота, истина и добро – свойства бытия, единого с Богом. Бог буквально и «есть» красота (а также истина, на что, видимо, намекал Китс26

, но я не уверена). Человечество стремится обладать этими свойствами и понимать их – для нас это способ обратиться к Богу и понять его природу; поэтому все прекрасное ведет к созерцанию божественного. Как критики мы можем спорить о том, что красиво, а что нет, ведь мы лишь люди и божественная воля нам не вполне доступна, но каждый согласится с исключительной важностью самой красоты. Все это очень мило само по себе, правда? Я могу еще покрутить эту тему и объяснить свою приверженность к великим романам. Например, Бог создал нас такими, каковы мы есть, – сложными человеческими существами, с желаниями, и порывами, и умением сопереживать абсолютно выдуманным персонажам, от которых мы, очевидно, не можем ожидать материальной или еще какой-нибудь выгоды, – и это способ постичь глубочайшую сложность человеческой природы и сложность божественной любви к нам. Можно зайти еще дальше: всей своей жизнью и смертью Иисус доказывал, что нужно любить других, не считаясь с собственными интересами. Чем любовь к вымышленным персонажам, которые заведомо не смогут полюбить нас в ответ, не метод, позволяющий практиковать в миниатюре бескорыстную любовь, к которой призывал нас Иисус? Я хочу сказать, что это сопереживание – форма желания, где есть объект, но нет субъекта; это способ хотеть, не желая; желать для другого не того, чего

я хочу себе, но так, как

желаешь для себя.

Наверное, я все это пишу, чтобы показать: только начни погружаться в христианское мировоззрение и веселью не будет конца. Нам с тобой это сложновато, потому что мы, кажется, не можем избавиться от убеждения, будто ничто не имеет значения, жизнь случайна, наши самые искренние чувства сводятся к химическим реакциям и нет объективного морального закона, правящего вселенной. Конечно, с этими убеждениями можно жить, но сомневаюсь, что на самом деле можно верить в то, что мы провозглашаем своей верой. Будто некоторые переживания красоты серьезны, а другие тривиальны. Или будто некоторые вещи правильны, а другие нет. К какому стандарту мы апеллируем? Какому суду вверяем себя? Я не пытаюсь, между прочим, опровергнуть тебя – насколько я понимаю, я абсолютно на тех же позициях, что и ты. Не могу поверить, что разница между правильным и неправильным просто вопрос вкуса или предпочтений; но также я не могу поверить в абсолютную мораль, то есть в Бога. И так я оказываюсь в философском тупике, с недостатком веры для обеих сторон. Я не могу довольствоваться ощущением, что служу Богу, поступая правильно, и все же идея поступать неправильно мне отвратительна. Более того, я считаю свою работу морально и политически бесполезной, и все же это то, чему я посвящаю свою жизнь, то единственное, чем я хочу заниматься.