Преодоление

И сразу же в углу, куда они пробирались, совсем рядом с тем таинственным сарматским мечом, что-то зашуршало, послышался громкий треск, затем что-то упало…

Глаза у них, мальцов, округлились от страха. В следующее мгновение они уже бежали сломя голову к чердачной двери, перелетая через ветхие скамейки и кресла. Отдышались они только тогда, когда спустились с чердака. Не глядя друг другу в глаза от стыда за свою трусость, они разбежались в разные стороны…

Он улыбнулся, вспомнив те страхи, бросил прощальный взгляд на замок, отсюда, со стороны сада.

Залы в этом королевском замке, в его родном доме, были громадные. Были в замке и тайные ходы. О них он не знал в детстве. Только когда подрос, отец показал ему их. Да и то не все. Так, по крайней мере, подозревал он.

На первом этаже замка всех входящих встречал просторный зал – прихожая. Там же, на первом этаже, в правом крыле, находилась кухня, комнаты прислуги. Ещё ниже были подвалы, полные различного рода припасов.

На втором этаже, в кабинете короля, посередине его, стоял большой тяжёлый, из дуба, стол. Вокруг него стояли стулья. Там проходили совещания королевских советников, высших государственных чинов, приближённых ко двору. У окна, задрапированного длинными от пола до потолка шторами, приютился стол поменьше. Это был письменный стол отца. Рядом стояло кресло. К кабинету короля примыкали спальня, гардероб с отдельным входом и ещё две уединённые комнатки. Об одной из них не знал никто, кроме самого короля.

По одну сторону кабинета располагался огромный зал для торжественных приёмов, с мебелью из букового дерева. Там были этажерки с полками, возвышающимися ступеньками одна над другой. Сверху их накрывали деревянные резные раскрашенные навесы. На полках в строгом порядке были расставлены тарелки из золота, лежали серебряные ложки, стояли бокалы из фарфора и хрусталя… Все эти вещи служили только для украшения зала… А вон там стоит шкафчик. В нём видны сосуды для вина. Одни – бутыли из дорого венецианского стекла, другие – изящные чаши из серебра и золота.

Его отец, король, гордился этими драгоценностями. Но были ещё драгоценности, хранились в шкафчиках и потайных местах, закрытых замысловатыми, с секретами, замками. Он, по натуре осторожный, не доверял их даже небольшому числу преданных ему людей из своего окружения. Собирал же все эти драгоценности не ради их стоимости. Просто он любил созерцать их, наслаждаясь их совершенными формами, сознавая, что эти вещи единственные в своём роде и они принадлежат ему.

По другую сторону спальни короля, если пройти комнатку и узкий коридорчик, находилась спальня королевы Констанции. Там на кровати под балдахином высилась гора подушек, на которых любила нежиться Констанция, женщина насколько избалованная, настолько же и властная. Каменный пол её спальни покрывал громадный ворсистый ковёр, согревающий ноги в холодные зимние вечера. Там же стояли кресло и скамья с высокой спинкой и подлокотниками. В соседней комнатке к стенкам приткнулись горбатые сундуки, набитые одеждой, бельём, женскими украшениями и разными безделушками. Королева Констанция, как и королева Бона, прабабка его, Владислава, полная человеческих слабостей, как набитые тряпьём те же сундуки, всё же кое-что любила. Если та была до обмороков неравнодушна к звону монет, то эта не могла жить без быстрой верховой езды на скакунах. И, поддаваясь этой слабости, она собирала красивые элегантные хлысты, которые хранила тоже в сундуках в той самой комнатке.

Вспомнил он, Владислав, почему-то и старика-садовника, который и рассказал ему о сарматском мече короля Казимира Великого. Он привязался к садовнику по-детски непосредственно и проводил много времени в обществе его, сейчас уже покойника.

– Кто такие сарматы? – спросил он его однажды.

Это слово он не раз уже слышал, но так и не знал, что за ним скрывается.

– Сарматы? – повторил старик его вопрос.

Он слегка усмехнулся в пышные усы. Затем хитро глянул на него снизу верх, сидя на низкой лавочке, опустив лопаточку, которой копался в клумбе, разрыхляя землю вокруг цветов. Его руки, руки труженика-земледельца, с толстыми пальцами, шершавые и грубые, испачканные землёй, расслабились… Светило солнце, било прямо в лицо ему. И он, прищурившись, взглянул на него, на королевича.

Он же, малыш, стоял перед ним: тщеславный, глупый всезнающий щенок, уже испорченный придворными подхалимами…

Старик перевёл взгляд на кусты: посмотрел на один, затем на другой. Но он не видел их, поглощённый мыслями. Воспоминания каких-то старых знаний прошлись волной по его лицу. Его полупустая память ещё хранила что-то, когда-то слышанное на попойках с приятелями в кабаках. Это были бедные, рваные клочки чего-то… Из них, обрывочных и старых, он и стал лепить мир, образы, наполнять их содержанием, не замечая их убожество и противоречивость.