Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории

Американский правовед Эрл Кэррол подчеркивал, что 80 % персонала прокуратуры Нюрнбергского процесса состояли из германских евреев, вернувшихся из Америки, где скрывались от нацизма. В том числе глава прокуратуры Роберт М. Кемпнер и его помощник Моррис Амхан, работавшие под началом генерала Тейлора. Вот что пишет по данному поводу достаточно осведомленный американский исследователь Дэвид Дюк, опирающийся на свидетельства американских и английских юристов (Эрл Кэррол, Уилл, Харвуд, Морис Бардиш и др.):

«Я выяснил, что судья Верховного Суда Айовы Чарльз Ф. Венерстурм отказался от назначения [судьей в Нюрнберге], возмущенный процедурой. Он заявил, что обвинение не давало возможности защите собрать улики и подготовить дело, что в судах не пытались выработать принцип законности, а руководствовались исключительно ненавистью к нацистам. К тому же, сказал он, 90 % состава суда в Нюрнберге представляли люди, которые по политическим или расовым основаниям были предубеждены против защиты. Он утверждал, что евреи, многие из которых являлись немецкими беженцами и новоиспеченными американскими гражданами, преобладали в составе Нюрнбергских судов и более интересовались местью, нежели справедливостью… Вся атмосфера была нездоровой. Адвокатами, клерками, переводчиками, исследователями являлись те, кто стали американцами только в последние годы и в чьей биографии отпечатались еврейские ненависть и предубеждение»[116]

.

Данное обстоятельство верно даже в отношении Советского Союза как стороны в Нюрнбергском процессе. Достаточно сказать, что решающую роль в необходимом для работы трибунала согласовании основополагающих постулатов англо-американского, континентального и советского права сыграл выдающийся советский правовед Арон Трайнин. А советская делегация, представлявшая обвинение, во многом состояла из евреев: Л. Шейнин (помощник главного обвинителя Руденко), М. Рагинский (прокурор-дознаватель), С. Розенблит (эксперт) и др.

Дюк также перчисляет основные вопросы, которые возникают у непредвзятого наблюдателя, когда тот знакомится с материалами Нюрнбергского процесса: «Наша западная концепция закона основывается на идее о беспристрастности. А возможно ли это, когда судьи являются политическими противниками обвиняемых? Возможно ли это, когда людей обвиняют в совершении во время войны действий, которые союзники и сами совершали? Заслуживают ли доверия суды, если они признают огромное количество свидетельств, не подвергая свидетелей перекрестному допросу? Когда так называемые показания состоят из признаний, полученных под пытками? Когда свидетели защиты в случае появления в суде могут быть взяты под стражу? Когда людей судят за нарушения законов, которых не существовало во время совершения этих действий?»[117]

.

Как понимает читатель, Черчилля подобные вопросы не беспокоили, не мучили. Он знал, что делал, – и делал, что знал. На конференции в Ялте Черчилль предложил расстрелять руководство рейха по списку и заявил, что суд над ними, если уж он состоится, должен быть «политическим, а не юридическим актом».

Так оно, безусловно, и вышло. Нюрнбергский трибунал не был ни международным (судили победители побежденного), ни военным (американцы заседали как гражданские судьи). Это был, выражаясь без обиняков, межсоюзнический оккупационный суд. Как выразился фельдмаршал Монтгомери, Нюрнбергский процесс сделал проигрыш войны преступлением. Причем союзники не только обвиняли немцев по законам, которых не существовало на момент совершения преступлений, но к тому же предварительно разжаловав и уволив обвиняемых из рядов вермахта. Это была юридическая уловка, лишившая их защиты Женевской конвенции об обращении с военнопленными.