Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Стало быть, теперь два против и один за. Так вперед! Цензор Гиди, четвертый по счету, человек бледный, совсем неприметный, даже имя его трудновато отыскать в архивах истории, давно забывший дорогу в театр, не высказывает определенного мнения. Зато пятый Франсуа Дефонтене, тоже, между прочим, писатель, пожилой человек, по его собственному признанию, читает поступившую на его рассмотрение пьесу до чрезвычайности добросовестно, четыре раза подряд, фразу за фразой. Он находит её вполне удобоваримой. Он предлагает сделать в ней кое-какие урезки и в таком виде обещает её пропустить. Так говорит сухой отзыв. На деле он прямо-таки заболевает этой комедией и несколько лет спустя сам составляет комедию «Любовные похождения Керубино», конечно, лишенную блеска, но много говорящую в пользу нашего вдохновенного автора.

Итак, голоса разделяются поровну. Чаша весов уже заметно колеблется. Необходима ещё одна хотя бы самая малая гирька, и комедия идет к шестому цензору Антуану Брету, тоже писателю, почти старику, который уже решительно ничего не теряет, если откровенно выскажет свое мнение вслух. Мнение у него складывается благоприятное. Он так прямо и говорит в своем заключении: рекомендуется к постановке без всяких ограничений.

Это даже не гирька, а гиря. Чаша весов явным образом склоняется в полу комедии. Пьер Огюстен спешит закрепить этот, пусть малый, но всё же успех. Он обращается непосредственно к барону Луи Огюсту де Бретейлю, министру двора, которому по совместительству подведомственна королевская канцелярия. Он спрашивает с довольно расстроенным видом, будто и сам ничего не может понять, что там у нас творится в цензуре. Честное слово, кто в лес, кто по дрова. Люди ничтожные все как один высказываются против комедии, зато люди почтенные, пожилые её одобряют. Барону Бретейлю-то тоже идет пятьдесят четвертый годок. Разумеется, он считает себя человеком почтенным, как же иначе, служит министром двора. Понятное дело, сам он не в состоянии произнести последнее слово, ни в ту, ни в другую сторону, должность не та. Но как человек почтенный и пожилой он вопрошает неосторожно своего собеседника, что же можно тут сделать. Как что? Необходима коллегия, из людей заслуженных и почтенных, которым дороги судьбы Франции и театра.

Помилуйте, кому же не дороги судьбы Франции и театра. И барон действительно набирает коллегию из числа академиков, цензоров, придворных и светских людей, «в той же мере справедливых, сколь просвещенных», как он утверждает, окончательно входя в роль судьи. Он собирает их в своем кабинете и ставит им задачу, столь же значительную, сколь непосильную: им «надлежит обсудить идею, содержание, форму и стиль данной пьесы, сцена за сценой, реплика за репликой, слово за словом». Пьер Огюстен ставит в известность короля о предстоящем мероприятии, и король, вместо того чтобы топнуть ногой, уже слишком утомленный всей это как будто бесконечной историей, присылает в кабинет с, министра двора своих представителей. Он даже будто бы говорит расслабленным голосом:

– Вот увидите, этого Бомарше больше послушают, чем министра юстиции.

Компания, таким образом, подбирается очень внушительная. Действо происходит в марте 1784 года. Кабинет громадный. Рассаживаются вольготно. Заседание открывает, как полагается, председатель, то есть министр двора. Пьер Огюстен сидит за отдельным столиком. Он медленно раскрывает серебряные застежки, синяя кожа крышки матово отливает при свете свечей. Прежде всего он находит нужным заверить присутствующих, что он безусловно согласится с тем мнением, которое им будет угодно высказать. Больше того, он готов склонить голову перед их приговором и внести все те изменения в текст, которые досточтимые господа соизволят ему предложить.

Он окидывает досточтимых господ своим пронзительным взором, откидывает крышку своего фолианта, разглаживает ладонью заглавный лист и начинает читать с той степенью выразительности, на которую он только способен. Его прерывают на каждом шагу. Со всех сторон сыплются комментарии и замечания. Среди его судей завязываются продолжительные и горячие споры. Ему тоже предоставляется слово по каждому отдельному случаю. Лукавый комедиант, он действует неотразимо. Он благодарит, ах, как он благодарит! Какие превосходные мысли высказывают досточтимые господа! Замечания верные, с ними не согласиться нельзя. Однако кое-что он все-таки находит нужным им возразить. И возражает. Сначала возражает слегка. Потом пускает в ход тяжелые аргументы, изворачивается, запутывает досточтимых господ, обращает в шутку их замечания и свои возражения и без устали сыплет остроты. Все смеются. Представьте себе, его судьи ему аплодируют. Все соглашаются: произведение уникальное, выше всяких похвал. Замечания? Помилуйте! Вместо замечаний предлагаются прибавления, которые ещё усилят это уникальное сочинение и поднимут его на новую высоту. Ему подсказывают игру слов. Он в восхищении:

– О, это спасет четвертый акт!

Заседания закрывается полным и безоговорочным одобрением. Итог подводит Шамфор: