Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Слово безобидное, мягкое, однако оно ничего не меняет. Пособие должны платить все сословия, привилегированные точно так, как и непривилегированные. Вы только подумайте: пособие должны платить и дворянство, и духовенство, и члены парламентов, и мэры малых и больших городов! А ведь именно этим сословиям принадлежит большая и лучшая часть французской земли! Что же выходит? А выходит, что большую-то часть пособия заплатят они! Это они-то, привыкшие собирать налоги, а не платить их? Как бы не так! Лет двенадцать назад земельный налог уже предлагался другим министром финансов, неким Тюрго. Тогда они быстро убрали его. Где он теперь? Никто не знает и не интересуется знать, где он теперь. Все возмущены: самый дух того вольнодумца присутствует в королевских покоях. Вот где гнездо так гнездо! И нотабли расходятся в свои семь бюро, чтобы выработать общее мнение, вставать им на другой, спасительный путь или остаться на прежнем, испытанном, ведущем к катастрофе пути.

Нетрудно представить, в каком состоянии Пьер Огюстен. Ему-то известно, что такое земельный налог. Он-то знает давно, что такое дух замечательного экономиста Тюрго, ведь в сущности это дух его Фигаро. И едва ли кто-нибудь больше, чем он, жалеет о том, что напрасно, во вред королевским финансам, потеряны эти бесценные годы. И едва ли кто-нибудь с таким нетерпением ждет, что же решат, чем же ответят нотабли.

А тут этот идиотский памфлет, на который необходимо ответить. Сначала с трудом, а потом со всеми подробностями он припоминает мерзкую историю банкира Корнмана и его сбежавшей жены. Тогда он быстренько разобрался с этой гадостью. Жена на свободе. Приданое, которое жаждал прикарманить эта скотина банкир, осталось при ней. Чего же теперь желает этот бездарный наглец? Из памфлета понять это трудно. Да и времени нет, чтобы вникать во всю эту грязь.

Он не выходит из-за письменного стола четыре ночи подряд и поспешно, поневоле сумбурно набрасывает ответ. Впрочем, его рука остается тяжелой. Как бы он ни спешил, как бы ни бил почти наугад, его удар так силен, что у банкира пропадает охота продолжать войну, как-никак, за неправое дело.

Ему представляется, что с этим делом покончено, и покончено уже навсегда. Всё его внимание устремлено на Версаль. В Версале бушуют жестокие страсти, поскольку нет ничего дороже для привилегированного сословия, чем свой карман, наполняемый за счет другого сословия и наполняемый без труда и забот. Выдать из этого кармана хотя бы сантим? Да вы что! Господин министр, забудьте вы этот вздор!

Нотабли буквально бесятся от благородного негодования, Впрочем, это бы ещё ничего. Что нотабли? Всего-то на всего сто тридцать семь человек. Главная беда в том, что они не одиноки в своем возмущении. Платить не хотят не только они. Платить не желает всё французское дворянство, всё французское духовенство, все чиновники, все мэры и судьи парламентов. По всем салонам, по всем замкам, по всем учреждениям проносит что-то вроде истерики. Из салонов, замков и учреждений страсти выплескивают наружу. В каждой деревне, в каждом городском доме, по всей Франции обсуждают насущный, крайней важный и крайне опасный вопрос: эти жирные боровы станут или не станут платить?

Платить не хотят, но нужен предлог. Предлог в таких ситуациях вечно один: кто рыжий, то есть кто виноват? Министр виноват, кто же ещё! В бюро старшего брата короля призываются представители из других бюро, составляется нечто вроде судилища и на это судилище вытаскивают министра, мол, отвечай сукин сын, куда деньги девал. Управление финансами никуда не годится. Несообразные расходы, куда ни ткни. Воровство, кругом воровство! С остервенением, до хрипоты кричит Лафайет, набравшийся республиканского духа в Америке, и пытается предъявить доказательства, что все эти суммы, именно, именно, разворовал сам министр. Ломени де Бриенн, архиепископ Тулузкий, который сам метит в министры финансов, науськивает на него представителей духовенства, а уж эти люди умеют слово сказать.

Пять часов осаждают министра. Пять часов он ведет себя удивительно спокойно и благородно. На все обвинения он отвечает с улыбкой, ясно и просто. Финансист он опытный и бывалый, в отличие от его неприятелей, которым просто-напросто не хочется деньги платить. У них логики нет, только крики и брань. У него логика, у него знания есть. Он отвечает уверенно и отвергает все обвинения. Он разъясняет взбесившимся боровам, что дефицит королевской казны возник не вчера и даже не позавчера, что дефицит возник ещё до этого, да и до того короля, что дефицит накапливался десятками лет, пока не накопился до неподъемных размеров. Он извлекает из забвения имя Неккера. Он указывает, что дефицит был и при нем и что сам Неккер, известный банкир, не сумел не то что бы ликвидировать дефицит, хотя бы уменьшить его. Вывод его по-прежнему ясен и прост: надо палить, иначе выйдет черт знает что.