Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Вы, те, кому родиться пробил час,Падите ниц и слушайте в почтенье,Какое место в мире от рожденьяМы предназначили для вас.

Тут не до смеха. Тут переодеваньями да шутками не обойдешься. Тут предстоит серьезная борьба. Уже не комедию пишет Пьер Огюстен. Он пишет трагедию. И в этой трагедии он уже не иносказательно, не подспудно, а открыто и громко отвергает деспотизм и утверждает права человека и гражданина:

Не важно, кто ты есть: монарх, брамин, солдат,Ты – человек! Сословные различьяК твоим заслугам не принадлежат,И лишь в тебе самом твое величье!

В сущности, о том же самом Фигаро говорит в своем монологе, только здесь та же мысль о собственных заслугах звучит величественно и неотразимо, что так характерно для оперы.

Мысли серьезные. От таких мыслей никакой композитор отмахнуться не сможет. Ему поневоле придется применять свою музыку к этим мыслям, к этим стихам, а не увлекаться своими фантазиями, для полета которых никакого либретто не существует. А где такого композитора взять?

По мнению Пьера Огюстена, с таким серьезным либретто сможет совладать только Глюк. И он безоговорочно прав. Глюк – предтеча новой эры в оперной музыке. Его идеи, воплощенные в знаменитом «Орфее и Эвридике» и ещё в нескольких менее известных, но не менее значительных операх, имевших успех, очень близки к тем идеям, которые теоретически разрабатывает, более широко и осмысленно, Пьер Огюстен. Недаром он с Глюком в приятельских отношениях. К кому же и обратиться, как не к нему?

Он к Глюку и обращается. Глюк одобряет либретто, а его одобрение многого стоит, уж в чем, в чем, а в операх он знает толк. Одобряет, но музыку писать не берется. Для воплощения такого богатого замысла он слишком стар. Ему семьдесят два года, семьдесят третий идет. Он болен и слаб.

Да, это так. Однако ж, позвольте, маэстро, всего два года на оперной сцене поставлена ваша лирическая трагедия «Данаида». Между прочим, она имела успех.

Старику, конечно, приятно, что молодой друг так пристально знаком с его творчеством и не упускает случая послушать его музыку в опере. Но он честный старик. Ему хватает заслуг, чтобы приписывать себе и чужие. Он признается, что многое, может быть, очень многое в этой лирической трагедии сделал другой. Да, другой. Его ученик. Вот он, пожалуй, возьмется поработать с вашим либретто. Весьма, весьма талантливый человек.

Пьер Огюстен не может об этом не пожалеть. Глюк – это Глюк, а ученик – всего-навсего ученик. Натурально, исключения тоже бывают, ученики превосходят учителей, ведь и сам он превзошел когда-то отца, придумав анкерный спуск, да такое нечасто встречается. К тому же, в этом он убежден, Глюка превзойти невозможно.

Делать все-таки нечего. Глюк в самом деле болен и стар. Приходится согласиться на ученика.

– Спасибо, маэстро. Как его имя?

– Его имя Антонио. Он итальянец. Из рода Сальери. Он только что сочинил «Горация». В Вене поставил. Имел громадный успех. Пожалуй, триумф.

Старик устало вздыхает. Может быть, он завидует, может быть, жалеет о том, что жизнь его кончена и что ему уже не по силам новый триумф. Что был бы триумф, он уверен, он чувствует, как мог бы разработать этот сюжет.

Пьер Огюстен, разумеется, огорчен. Опера в Вене? Ну, эти австрийцы! Он не склонен им доверять. Самому бы надо послушать этого мальчика, да не ехать же ради этого в Вену. Об этом городе, чужом и красивом, у него дурные воспоминания. Конечно, старик наигрывает ему кое-какие мелодии и даже напевает надтреснутым старческим голосом. Впечатление, сами понимаете, не особенно сильное.

Тем не менее Пьер Огюстен не впадает в уныние. Ведь выбора нет. Никому из французских композиторов не справиться с этой задачей. Так пусть поработает ученик. В конце концов он-то на что? Он будет рядом, и вместе они отлично справятся с делом.

Письмо отправляется в Вену. Из Вены приходит благоприятный ответ. Вскоре в доме на улице Вьей дю Тампль появляется и сам ученик. К приятному удивлению хозяев и домочадцев, это прекрасный молодой человек. Ему тридцать шесть лет. У него приличная внешность. Он покладист остроумен и весел. В сущности, у него единственный недостаток: с ним появляется в благопристойном семействе немецкий слуга, который с утра вечно пьян, а маэстро Антонио только посмеивается и подшучивает над ним. Не успевает он прожить всего несколько дней, как зовет хозяев папой и мамой. Простите, не просто папой и мамой, о нет! Знаменитый папа и прелестная мама! Он на дружеской ноге с маленькой Эжени, несмотря на солидную разницу в возрасте, а Эжени прямо-таки в него влюблена. Она как будто прилипает к нему. После обеда они разыгрывают сонаты в четыре руки, пока прелестная мама не прикрикнет на них:

– Пошли ужинать, дети!