Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Король предупрежден. Он должен действовать, и действовать решительно и эффективно. Или одним ударом покончить со смутой. Или сразу уступить и согласиться на Генеральные штаты, и уже не после дождичка в четверг, а завтра, ещё лучше даже сегодня.

Решительно действовать король не умеет. Да нынче, без денег, он уже не имеет средств, чтобы одним ударом покончить со смутой. Сразу уступить ему не позволяет достоинство короля. В самом деле, ведь он король, а они его подданные и обязаны беспрекословно повиноваться ему.

Он заблуждается, как до него заблуждался один несчастный английский король, а после него будет заблуждаться один, тоже несчастный русский царь. Подданные не только обязаны, но и не без удовольствия повинуются только в том случае, когда он исполняет свои обязанности на благо народа, а не во вред, не на разоренье ему. Это негласный общественный договор. Нарушать его не позволено никому.

Людовик ХV1мечется, не знает, что предпринять. Он то изгоняет парламент, то возвращает его, то отправляет в парламент гвардейцев, которые не только выпроваживают вон его членов, но и замыкают на замок Дворец правосудия. Ни к чему, кроме нового возмущения, его действия не приводят и не в состоянии привести.

Франция закипает, Франция готова взорваться, а денег становится не больше, а меньше. Упразднение нескольких свор охотничьих псов мало чему может помочь. Луидоры текут из казны, как вода, но не притекают обратно. Окончательно закружившийся архиепископ хватает деньги повсюду, где только может схватить, в том числе опустошает кассу театра, учрежденного королем.

Кажется, короля уже предупреждают даже стихии. В предыдущем году урожай был плох. В наступившем году не выпадает дождей. Урожай готовится средний, но все-таки близится жатва, и есть надежда, что можно будет дотянуть до весны. Но и эта надежда истребляется в один день. Это тринадцатое июля 1788 года. Точно предвестие другого такого же дня, урожай сметается градом. Призрак голода заглядывает в окна домов.

Уже прямо необходимы кардинальные меры. И тут помрачившийся в уме архиепископ придумывает одну поистине кардинальную меру: он собирается ввести бумажные деньги. Вероятно, таким способом королевская казна извернется несколько дней, может быть, даже несколько месяцев. Очень возможно. Однако за эти несколько месяцев окончательно погибнет промышленность, окончательно погибнет торговля. Полное разоренье ожидает страну. Это в добавление к голоду.

Естественно, страна встает на дыбы. Страна отказывается повиноваться. Провинциальные парламенты грозят королю страшными бедами, прежде всего полным неповиновением любому его повелению. Главное, грозят изгнать интендантов, сборщиков королевских налогов и тем самым окончательно обескровить казну.

И приходится делать то, что давно пора было сделать и тем самым избежать многих потерь. Король отправляет Ломени де Бриенна в отставку. Король вновь призывает Неккера. Король объявляет выборы в Генеральные штаты. Правда, и тут он колеблется и мудрит и назначает их сбор почти чрез год.

Ну, Неккер возвращается. Но что теперь может сделать даже Неккер? Уже ничего. Он может предложить только заем в размерах что-нибудь около восьмидесяти миллионов ливров, вопреки тому, что один такой заем, куда меньше размером, уже провалился. Он вводит обязанность продавать хлеб на открытых рынках, а не у себя на дому. Он идет дальше. Правительственные чиновники получают право учитывать наличие хлеба в каждом департаменте, в каждой деревне и, что необходимо, но уже невозможно, в случае нужды реквизировать излишки зерна, там, где они, разумеется, есть. Ни к чему хорошему не ведут эти чрезвычайные меры. Они рождают панику и потворствуют спекуляцию, которая способна любую панику превратить в пожар.

С Генеральными штатами тоже неладно. Они не созывались сто семьдесят пять лет. За это время не только король, но и подданные успели забыть, как это делается. Вовремя об этом не подумали ни король, ни министры. Теперь тоже заваривается спешка и паника. Не знают, как выбирать, кого выбирать. Незнание прибавляет неразберихи и ещё пуще возбуждает умы. Собрания избирателей превращаются в бесконечные и жаркие митинги, на которых Франция изливает свое возмущение и перечисляет свои неотложные нужды.

Во главе избирательного движения идут парижане. Кто-то определяет, что от Парижа в Генеральные штаты должно пойти не менее двадцати депутатов. Соответственно с этим Париж разбивается на двадцать избирательных округов. Каждый избирательный округ формирует свою избирательную комиссию. Каждая избирательная комиссия как-то само собой превращается в политический клуб во главе с председателем. Здесь каждый желающий может разразиться обличительной речью.