Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

От Версаля до Парижа весть долетает мгновенно. Париж встает на дыбы. Тут голодают, а там обжираются, и баржа с хлебом приходила по Сене два раза, а теперь приходит только раз в день. Тут своей жизнью завоевывают права и свободы, а там их попирают ногами. Черные кокарды? Это цвет дьявола!

Правда, на страже порядка патрули Лафайета. На улицах довольно спокойно. Шушукаются, негодуют, но оставляют в покое столы, с некоторых пор превращенные в трибуны народа. Тогда на один из них поднимается женщина. Мужчинам не дают говорить, тогда скажет она и будет говорить до тех пор, пока у неё не отсохнет язык. Аристократы – бандиты! Черные кокарды долой!

И в самом деле, национальные гвардейцы не решаются её прерывать. А есть ещё клубы, закрытые для патрулей Лафайета. В клубе кордельеров рокочет Дантон. Естественно, напряжение нарастает. Правда, речи играют всего лишь роль спички, а бочкой с порохом все-таки становится голод. Каждое утро этих женщин, решившихся говорить, встречают ревом голодные дети. Раздраженные, гневные, тоже голодные, они идут к булочным, стоят в хвосте целый день и нередко возвращаются домой с пустыми руками.

Утром пятого октября булочные и вовсе закрыты. Мука не подвезена. Как не подвезена? Ведь всем французам известно, что нынче большой урожай, что хлебом полны крестьянские закрома. Стало быть, кто-то сознательно морит голодом парижан, вероятно, в отместку за то, что они взяли Бастилию и завоевали свободу. Что за безобразия позволяют себе король и эта подлая Австриячка? Почему бездействует власть? Женщины намагничены до предела, и их нетрудно понять.

В этот момент какая-то дама, тонкие холеные пальцы которой сверкают алмазами, врывается в караулку национальных гвардейцев, срывает со стены барабан, выскакивает на улицу, довольно ловко выбивает походную дробь и кричит:

– В Ратушу! В Ратушу!

И разгневанная толпа валом валит в Ратушу, натурально, в поисках справедливости. Никакой справедливости она в Ратуше не находит, поскольку ни в какой Ратуше справедливость даже не ночевала. К тому же, желанного представителя власти не оказывается на месте. Он, видимо, ещё спит, а они тут жестоко страдают, бедные матери бедных детей. Ну, разрушают под горячую руку всё, что можно разрушить. Захватывают ружья и порох. А заодно пытаются вздернуть аббата, который так недавно раздавал порох героям Бастилия, да аббат, верно, всю свою жизнь отлично питался, веревка его не выдерживает, она падает с довольно большой высоты, но остается в живых и уже после этого опыта больше никуда не суется, сидит где-то тихо, как мышь.

Плюнув на довольного жизнь аббата, женщины сбрасывают в кучи разную рухлядь и готовятся Ратушу к чертовой матери сжечь, в чем имеется смысл, поскольку администрация палец о палец не ударила для того, чтобы накормить голодающий город. И вновь в эту критическую минуту кто-то кричит, что надо идти на Версаль. Плюют и на Ратушу, как на аббата, и громадной толпой, тысяч в десять, устремляются на Версаль, пока ещё не представляя себе, идут они к королю или к депутатам Учредительного собрания.

Тут приходит в себя Лафайет. Он появляется возле Ратуши на белом коне. Ждет указаний. Указаний не поступает, поскольку администрация только ещё собирается и ничего не может понять. Лафайет, всё на белом коне, на всякий случай велит трубить сбор. Трубы ревут, барабаны гремят. Национальные гвардейцы, в синих мундирах и с ружьями, сбегаются на Гревскую площадь.

И вот любопытно спросить: где в это утро Пьер Огюстен? Ведь и он тоже национальный гвардеец. Да ещё не простой. Ему понадобилось много усилий, чтобы с него было снято позорящее обвинение в принадлежности к паразитам. Он принят. Он этим гордится. Может ли он не явиться на зов? Может ли не последовать за своим батальоном? Разумеется, ему пятьдесят восьмой год, многовато для долгого марша в Версаль, однако физически он всё ещё очень силен, а энергии у него по-прежнему хоть отбавляй. В общем, трудно представить, чтобы в такой важный день он преспокойно дома сидел, наглядно показывая крутым на расправу ребятам из батальона, что он паразит, то есть аристократ, которому пора на фонарь.

Национальные гвардейцы строятся. Лафайет пытается преградить путь толпе вооруженной рукой. Ему это не удается, поскольку ни у кого из его добровольных солдат не поднимается рука на явно взбесившихся женщин. Больше того, какой-то молодой человек хватает его белого коня под уздцы и кричит:

– Мой генерал! Король обманывает нас всех, вас в том числе! Нужно его низложить! Королем надо провозгласить его сына, а регентом будете вы! Тогда всё пойдет хорошо! Так вперед же, мой генерал!

Лафайет остается на месте. Он всего лишь случайный герой, отличившийся на американской войне, где мало кто умел воевать. Он не герой по натуре. Тем более он не диктатор, способный на повороте истории взять на себя ответственность власти. Он ждет приказаний из Ратуши. В Ратуше заседают. Только в пять часов вечера из Ратуши приходит приказ следовать за толпой, но не вмешиваться в события.