Президент планеты

Единственная красная кнопка на панели призывала нажать на неё, Аня так и сделала. В следующую секунду из динамика донёсся громкий шум музыки и тысяч человеческих диалогов на разных языках, воспроизведённых одновременно. Прибор уловил все возможные радиосигналы и смешал их. Постепенно шум начал затихать. Сначала из тысяч радиочастот остались сотни, потом десятки. Музыка и разговоры стали разборчивее. Всё это время на дисплее мелькали красные цифры воспроизводимых частот.

Вскоре шум исчез полностью, на экране загорелась цифра восемьдесят гигагерц – частота метеорологических станций, на которых никто никогда не разговаривает. Несколько секунд Аня пыталась понять, слышит ли она какие-либо звуки из динамика или нет. Ей казалось, что она улавливает тихое, едва слышимое насвистывание.

– Кто там? – спросила она, нажав на кнопку связи. Краем глаза она заметила, что Лукас тоже прислушивается к рации.

Насвистывание прекратилось, раздались шаги, и в динамике зазвучал голос, похожий на безэмоциональный синтез речи дрона старого образца:

– Алло, – произнёс он. – Кто это?

Судя по частоте, на которой они разговаривали, это мог быть метеорологический дрон, летающий высоко в небе и собирающий информацию о влажности, температуре и направлении ветра. Странно только, что он умел разговаривать. Обычно промышленные дроны общаются двоичными и троичными сигналами, они не запрограммированы переводить свою речь в человеческий язык.

– Меня зовут Аня, – представилась она, даже не подозревая, о чём может говорить с таким дроном.

– Нет, ты не Аня. Ты – ничтожество.

– Что? – удивилась Аня. – Никакое я не ничтожество.

– Точно ничтожество. Я его легко узнаю. Ты говоришь в точности как оно, даже голос похожий. Пердёж, а не голос.

Голос принадлежал определённо не дрону. Это, скорее, был мужчина лет шестидесяти, спятивший лет тридцать назад. В его интонациях прослеживались безумные нотки, он говорил так, словно произносит речь перед многотысячной публикой: громко, ясно и с выражением. Аня не знала, ни как выглядит собеседник, ни точного возраста, но ей было интересно, с кем её свёл необычный прибор. Будь это рация из магазина, качество связи было бы намного лучше, но это было наскоро собранное изобретение, и голос собеседника звучал очень странно. Наверняка на той стороне и её голос изменялся до неузнаваемости.

– Да уж, – прокомментировал их разговор Лукас. – Общение взрослых людей.

– Сколько тебе лет, почему так ругаешься? – спросила Аня.

– Какая разница, сколько мне лет? – спросил голос. – Только глупые люди измеряют его годами. Я сейчас, возможно, один из самых старых людей. Но ты ведь совсем не глупая, верно, ничтожество?

– Нет, – ответила она, хотя успела засомневаться, а точно ли она не глупая. – Почему ты продолжаешь называть меня ничтожеством? Это слово используют только идиоты. Как тебя зовут?

– Ты имеешь честь говорить с величайшим мыслителем этого времени. Меня зовут Максимилиан. Такое ничтожество, как ты, должно быть счастливо, что я вообще с тобой разговариваю.

Такой разговор забавлял Лукаса, он сидел на диване, уставившись в экран телевизора, и давился со смеху. Издаваемые звуки походили на предсмертные стоны мелкого животного.

– Спроси у него, тот ли самый он Максимилиан, император Священной Римской империи, – сказал Лукас. – Может быть, он ещё и Наполеон в одном лице.

– Никакой ты не мыслитель, – возразила Аня. – Будь ты мыслителем, ты не использовал бы такие глупые слова.

– Я величайший мыслитель, – повторил голос. – Всё, что я делаю в этом мире, – мыслю. И больше ничего. Это моя работа. У меня столько свободного времени, что я развил свои умственные способности до невероятных высот.

– А мне кажется, ты сошёл с ума.

– Даже сошедший с ума не теряет своих умственных способностей. А я с ума не сошёл, уж поверь мне, ничтожество, я самый здравомыслящий человек на свете.

– Разве стал бы самый умный человек на свете называть другого человека ничтожеством? – спросила Аня.

– Разумеется, стал бы, – ответил Максимилиан. – Если он невероятно умён. Мой колодец ума поистине бездонный. Моего ума хватило бы на десятерых и ещё осталось бы в запасе столько, чтобы сделать из тебя, ничтожество, настоящего гения.

– Хватит меня так называть, – сказала Аня. – У меня имя есть.

– Имена есть у всех, но они не говорят о своих хозяевах ничего, это лишь последовательность букв. С таким же успехом тебя могли бы звать «Три тысячи девятьсот двадцать восемь». А вот слова со смыслом – другое дело.

– Значит, мне можно придумать для тебя кличку?

– Разумеется, ничтожество. Можешь называть меня так, как считаешь правильным.

– Дай ему кличку Цезарь, – предложил Лукас. – Она ему идеально подходит. Ни разу в жизни не встречал таких высокомерных людей. А этот ещё и сумасшедший.

– Твоё новое прозвище – тупица, – сказала Аня. Ей не нравилась кличка Цезарь, потому что была недостаточно обидной. Аня хотела, чтобы собеседнику кличка не понравилась так же, как ей «ничтожество». – Нравится?